Месть Акимити

Понемногу рассвело. Тюнагон-но Кими и другие читали сутры, тихо шептали молитвы, наслаждались забрезжившим над горами и водами рассветом. Если бы только они узнали хоть малую толику того, что было у неё на сердце, как все они, начиная с кормилицы Бэн, опечалились бы, — дочери министра стало очень грустно. И всё же ей довелось не только увидеть своего избранника под сенью сна, но и узнать, что и в его сердце было то же, что и в её. Не иначе как это был знак того, что сама Каннон поведёт её в будущую жизнь. Она больше не колебалась. Конечно, умереть раньше родителей — грех, но ведь она сможет соединиться с любимым в Чистой земле, она снова и снова молилась, чтобы возродиться с ним на одном цветке лотоса. Об этом она и мечтала. А её сердце сжималось от грусти.

Пока солнце не поднялось высоко, следовало поскорее отправиться в обратный путь. Престарелая кормилица брата-настоятеля жила неподалёку от моста Сэта. «Невозможно отказаться от такой нечаянной радости. Это ведь так близко от вашего пути, если бы хоть разок взглянуть на вас! Обязательно зайдите. Дальше можно будет продолжить путь в экипаже», — настойчиво просила кормилица.

Для человека с такими намерениями, как у дочери министра, это было прекрасным предлогом, чтобы оказаться у воды. «Как овца на закланье»[485], — думала она. Чем ближе она подходила к мосту, тем больше страшилась она воды. Какие грехи влекли её ко дну? Как и следовало ожидать, сейчас, на пороге смерти, она снова и снова думала о том, как печальна эта дорога, если вступаешь на неё раньше родителей. Она прочла: «Ты не знаешь своего пути…»[486]. Ей вспоминались грустные примеры из прошлого. Из глаз полились слёзы, которые она старалась спрятать от своих спутников. Примерно на середине моста она растерялась, сомневаясь, что делать, и вдруг — бросилась вниз. Кормилица Бэн и все остальные потеряли голову: «Ах, что она сделала!» Остановить слёзы было невозможно. Однако спутникам даже не пришло в голову прыгнуть за ней в воду. Не зная, как помочь госпоже, они заголосили, насколько хватало сил.

В этот момент появилась красивая лодка со многими людьми в охотничьих костюмах. Они были поражены плачем и стенаниями женщин. Обнадёженные их приближением, женщины не умолкая кричали: «Она кинулась в воду! Помогите!» Их было ужасно жаль, мужчины бросились в реку и спасли дочь министра.

Утопленница была спасена, ведь «Волны не смогут поглотить лодку…»[487]. Удивительное дело: её одежды были совсем сухими, будто их долго-долго сушили.

Тот самый вельможа, закончив этим утром семидневное затворничество, уселся в лодку и, обозревая окрестности, возвращался домой. И вот он увидел поднятую в лодку женщину — ей было двадцать один или двадцать два года. Изящная, полная обаяния, благоухающая юностью, глаза и черты лица напоминают о сакуре, что окрашивает белым цветом дальние горы на рассвете, когда ещё не растаяла дымка. Она стыдливо отвернулась, её рассыпавшиеся волосы были прекрасны, как покрытая росой ива в Вэйянском дворце[488]. Сверкающая явь дня затмила сон. Мужчина и женщина бесконечно долго беседовали друг с другом, как если бы это не была их первая встреча. Юной женщине пристало бы весьма смущаться, когда её таким образом вытащили из воды, но она не чувствовала неловкости: ведь она разговаривала с тем самым мужчиной, к которому она привыкла в своих снах.

Их любовь была так крепка, что возникла даже в тёмном ночном сне. Прошли дни и месяцы, и любовь, предопределённая предыдущей жизнью, наконец стала явью. Поскольку их вела мудрая Каннон, то они жили ни о чём больше не желая до самого времени их детей и внуков, поддерживаемые мудрой государевой властью, как блистательный Гэндзи в главе «Листья глициний»[489].

Хочется написать обо всём этом поподробнее, но я собирался написать только о влюблённой паре, соединённой в странном сне, который стал явью благодаря обету бодхисаттвы Каннон. Тушь и так уже совсем бледная… Чтобы не тратить её понапрасну, на том и закончу.

ИДЗУМИ СИКИБУ

Идзуми Сикибу [490]

Не так давно, во времена государя Итидзё[491], в цветущей столице жила прелестная куртизанка по имени Идзуми Сикибу. При дворе тогда состоял один молодой человек — Татибана-но Ясумаса[492]. Когда ему исполнилось девятнадцать лет, а Идзуми Сикибу — тринадцать, они втайне ото всех дали друг другу любовную клятву. Весной, когда Идзуми Сикибу было уже четырнадцать, у неё родился мальчик. Во время ночного свидания родители решили, что сын родился некстати. И тогда мать оставила мальчика на мосту Годзё. Положила детское приданое, на воротнике узорчатой рубахи-косодэ начертала стихотворение, оставила там же кинжал, а ножны забрала себе. Некий горожанин подобрал ребёнка, вырастил, а потом отправил в монастырь на гору Хиэй.