Месть Акимити

Что до короткого меча у него на поясе, то верхнюю накладку-мэнуки[95] украшает изображение Хатимана, внутреннюю — Китано-но Тэндзина[96], на рукоятке у лезвия выгравированы звёзды Пастух и Ткачиха[97], золотая куриката[98] украшена чеканкой: восемь лунных юношей — Кацура[99]. Темляк[100] из тончайшего шёлка. В оковке кончика рукоятки ярко светят два светила — солнце и луна. Что до его благородного меча[101], который он прячет на левом боку, то у него двойная цуба[102], узорный край на кольце-фути[103], восьмилепестковая муфта-хабаки[104], кольцо-фути, набалдашник-мусуби[105], кольцо-сэмэ[106], оковка-исидзуки[107], крепление-сибахики[108], накладка-мэнуки с внешней стороны на середине рукоятки сделана в виде дракона Курикара[109] в ярком свете луны пятнадцатой ночи восьмого месяца. Накладка-мэнуки внутренней стороны изображает Бисямонтэна в Кураме[110] в ярком свете тринадцатой луны девятого месяца. Меч у него на левом боку, а на правом боку он прячет четыре флейты и письменный прибор из сандалового дерева. Он очень изящен, шапочка эбоси у него заломлена налево[111], как носят в Рокухаре[112]. Этот юноша понимает толк в изящном, к головному убору он прикрепил чудную ветку сакуры».

Вот что рассказала Тамамоносаэ.

Сцена шестая

Дзёрури выслушала рассказ Тамамоносаэ. «Я так и думала, что он — знатный человек. Дадим ему задание — пусть закончит стихотворение. Что вы на это скажете, дамы?» — спросила она.

Госпожа Дзюгоя отправилась к воротам. Она тронула Ондзоси за рукав:

Господин путешественник, вот вам две строки от нашей госпожи:

Хоть и дует ветер,
Но цветок не опал.[113]
Ответьте, господин из столицы!

Ондзоси выслушал и тут же ответил:

«Быстрые
Боги, даже они
Жалеют цветы.»

Передайте эти слова хозяйке.

Дзюгоя тут же вернулась. Дзёрури выслушала её. Семь раз она посылала одну за другой своих дам, чтобы они пригласили Ондзоси в дом. Дамы ни в чём не уступали самой Дзёрури. Первой была послана Дзюгоя. Второй раз посланницей стала Сарасина. Третьей — Тамомономаэ. Четвёртой послали Ариакэ. Пятой — Оборокэ. Шестой — Цукисаэ, седьмой — Сёдзакуру.

Ондзоси выслушал приглашение и подумал: «Вот неожиданность! Я ведь направляюсь в далёкие восточные земли, лошади и люди покрылись пылью. Я весь настолько почернел от грязи, что даже стыдно. Кто бы мог подумать, что встречу здесь этих дам!» Он как мог, привёл свою одежду в порядок и прошёл к галерее. С болью он подумал: «Пусть сейчас и смутные времена[114], неужели воин из рода Гэндзи станет играть на флейте, сидя на галерее?» Не останавливаясь, он прошёл внутрь дома. В комнате для приёма гостей лежали двойные циновки, нижние — с окантовкой из полосатой парчи, края верхних были обшиты белой парчой с чёрным рисунком облаков и цветов[115]. Ондзоси не обинуясь уселся туда, где была расстелена шкура тигра. На возвышении, где расположилась Дзёрури, лежала циновка с лиловыми краями, сидение было украшено золотом, серебром и лазурью. Перегородки-сёдзи оказались раздвинуты, только красивые бамбуковые шторы-тамасударэ[116] отделяли Ондзоси от Дзёрури. У Мондзю была в руках бива, перед Дзёрури лежало кото, перед Сарасиной — японское кото. Все инструменты были готовы, и вот зазвучала музыка.

Закончив играть, дамы, служившие у Дзёрури, без всякого порядка, как попало, разложили шестьдесят тетрадей «Гэндзи»[117] и стали испытывать Ондзоси. Ему задавали вопросы о старых китайских книгах, об учении Шакьямуни[118], о чтении иероглифов, сложных знаках, непонятных местах. Но уж если об этом зашла речь… Ондзоси в семилетнем возрасте был отдан в храм Курама, где учился у преподобного Токобо. Он был первым учеником в Курама и лучшим музыкантом в столице, ни чтение, ни письмо не представляли для него загадки. Он мастерски играл и на духовых, и на струнных инструментах. Один за другим он давал ответы на вопросы дам, так что они думали: «Ну и удивительный же человек! Уж не воплощение ли он Каннон или Сэйси[119]? Уж не явился ли к нам Фугэн[120] или Мондзю[121]? Не пришёл ли он ради того, чтобы разъяснить нам учение Шакьямуни? Человека, который с кистью в руках мог объяснить всё на свете, звали Кобо-дайси[122], но этот ему не уступит!» Дамы положили перед ним пачку розовой бересклетовой бумаги. Взяв кисть, он зажал её четырьмя пальцами и стал писать — он писал и писал, пока не спустилась глубокая ночь. Тогда дамы принесли сладости, которыми славны здешние места, они приготовили вино и закуски, которыми и стали угощать Ондзоси.

Пир был ещё в разгаре, но тут Ондзоси стал прощаться. Дамы просили: «Останьтесь на эту ночь здесь, позвольте нам послушать вашу игру на флейте, а мы вас отвлечём от тягот пути звуками бива и кото. Что скажете, столичный господин?»