Месть Акимити

Написав так, они захохотали и мгновенно рассеялись. Бэнкэй, не зная всего этого, удивился смеющимся голосам, и снова решил возносить молитвы будде. Когда он вошёл в Зал для проповедей, он услышал шепоток и смех. Бэнкэя удивило, что все хихикают, глядя на него, и стал подозревать, что днём могло случиться что-нибудь странное. Может, у него нос сломан? Некоторое время он ощупывал своё лицо, но ничего так и не почувствовал. Удивляясь всё больше, он посмотрелся в пруд с лотосами. Теперь он увидел, над чем смеялись люди! Какие-то дураки проследили, когда Бэнкэй уснёт, и такое над ним устроили! Ах так! Он хотел смыть тушь, но потом решил не делать этого. Бэнкэй задумал немедленную месть. В это время появился слепой на один глаз старец из храма. Голос у него был тихий. Когда он узнал о стихах, он рассердился, собрал монахов и велел разобраться с шутниками. А Бэнкэй тем временем решил задать монахам жару, а после того, как натешится, уйти отсюда. И он быстренько начертал стихотворение на опорном столбе.

Вы, монахи из храма Сёся,
Все похожи на одноглазого
Старца:
Ни глаз не открывается,
Ни голоса не слышно.

Бэнкэй притаился. Как он и ожидал, старец заметил стихотворение, и пришёл в ярость. Тут же ударили в большой колокол и затрубили в раковины. Как только раздались эти звуки, монахи-воины схватили оружие и выстроились в саду у Зала диспутов. Старец, выйдя к толпе, напряг свой голосок, и гневно сверкнул единственным глазом. «Я прожил в этом монастыре долгую жизнь, с самого детства. Но мне лучше умереть, раз дело дошло до такого унижения. Я знаю, что этот стишок написали не монахи из нашего монастыря. Так разыщите мне того, кто это сделал, и доставьте сюда! Если вы этого не выполните, то я распорю себе живот на виду у вас!»

Монахи подумали: «Он своё обещание выполнит».

А старец подумал-подумал, написал клятву и скрепил её своей печатью.

Монахи-воины храма узнали об этом: «Позор старца — это позор для всего монастыря. Разыщем шутника!»

Тут кто-то сказал: «Монахам нет смысла издеваться над старцем, ведь мы все почитаем его. Но сюда стекаются паломники из разных провинций, со всех семи дорог. Наверное, это сделал какой-нибудь паломник. Для начала задержим всех паломников и учиним им допрос. А там посмотрим. Согласны?»

Все согласились: «Сделаем так!»

Они задержали странствующих монахов и уже были готовы приступить к допросу. Но тут появился Бэнкэй. На нём был чёрный доспех, наручи, на боку висел меч длиной более пяти сяку, меч в три сяку и три суна, с правой стороны за пояс был заткнут кинжал в девять сунов пять бунов, длинное лезвие надето на палку. Громовым голосом он возгласил: «Паломники, которых вы только что схватили, ни в чём не виноваты. Я, монах, написал это стихотворение. Хотите знать для чего? Кто-то написал на моём лице стихи, это сильно меня задело, но, не зная обидчика, я ничего не могу сделать. Я написал прямо на столбе это стихотворение, чтобы старец разгневался и объяснил монахам-воинам, как это прискорбно, когда кого-нибудь оскорбляют. Я нисколько не осуждаю старца. Пусть простит мне, что я сделал недозволенное».

Бэнкэй повторил свои слова два, три, четыре, пять раз, он громко колотил мечом по дощатому полу храма, потом прямо в деревянных башмаках вспрыгнул наверх и стал звучно стучать по доскам. «Он прав. Верно, говорят: чем укорять других, сначала нужно исправиться самому. Но что же нам делать, если оскорбили старца?» — недоумевали монахи-воины.

И тут послушник, находившийся при старце и прозванный Писаришко из Синано, известный в храме глупец, выступил из толпы.

На жёлтое с красным хитатарэ у него был надет зелёный доспех, такого же цвета шлем с шейной частью в пять рядов завязан шнуром, на боку меч-тати в три сяку и восемь сунов, очень нарядный, с белой рукоятью меч-катана приделан к палке. Он сказал Бэнкэю: «Раз с тобой случился такой позор, нужно было пожаловаться в храм, а очернять старца — недостойно. Кроме того, не подобает перед лицом монахов-воинов являться в храм не разувшись и произносить громкие слова, это непристойно. Разуйся!»

Услышав это, Бэнкэй ничем не показал своего волнения.

— Что-что, господин Синано, вы сказали — разуйся? Но среди монахов этого храма нет людей, которых следует уважать. С какого это страха мне разуваться? Когда я думаю о человеколюбии и справедливости, тогда нужно разуваться. Вы написали на моём лице «сандалии», так что разуваться перед вами мне не следует.

Синано ответил: «Этого необъезженного жеребца следует взнуздать!» Сказав так, он потряс мечом с белой рукоятью.

Бэнкэй посмотрел на него. «Ах, несчастный господин Синано! Имей в виду: если размахиваешь мечом, всякое может случиться. Стыдно будет, если я его у тебя отберу».