Месть Акимити

Бэнкэй подбежал к Синано, выхватил у него меч и забросил на крышу Зала проповедей. Синано рассердился, вытащил другой меч и бросился на Бэнкэя. Но меч скользнул по металлической оковке, отскочил и тоже улетел на крышу. Синано ещё больше рассердился, вбежал в соседнюю келью, схватил тлеющее полено и хотел швырнуть в Бэнкэя, но тот сурово взглянул на него: «Зажигаешь огонь, когда и так светло? Руки решил погреть? Не играй с огнём!»

С презрительным смехом он подбежал к Синано, выхватил у него полено и тоже забросил его на крышу. А самого Синано прихватил за подмышки и сдавил так, что тот завопил.

У Синано был товарищ по прозвищу Монах из Танго — такой же глупец, не лучше его самого. На хитатарэ тёмно-синего цвета из Сикама[246] у него был надет трёхцветный доспех, завязан шнурок шлема с шейной частью в три ряда. Он ловко вытащил меч длиною в четыре сяку и с воплем бросился на Бэнкэя. Когда он собирался ударить Бэнкэя, тот, защищаясь, выставил вперёд Синано, которого он сжимал под мышкой, так что Танго никак не мог попасть в Бэнкэя. Бэнкэй оборонялся с помощью Синано ловчее, чем Танго нападал своим длинным мечом. Синано закричал: «Танго! Не убивай меня!»

Танго бросился с мечом вперёд, готовый продолжить яростную схватку, но Бэнкэй вытянул вперёд руку, схватился за пояс, надетый поверх доспеха, резко потянул, приподнял Танго, встряхнул его, зажал под мышкой с правой стороны, потом — хрясь! — столкнул своих соперников лбами. Словно удар гонга раздался — «На-а-му-у-а-а-ми-и-да-а-бу-у-цу-у!»[247] — пропел Бэнкэй и пустился в пляс, восхваляя будду. Толпа прекрасно видела всё это.

— Теперь мы и вправду рассердились! — закричали люди, смыкаясь кольцом вокруг Бэнкэя.

— Попался! Не уйдёшь! — вопили монахи, сжимая кольцо.

Бэнкэй сказал двум монахам, которых сжимал под мышками: «Не подумайте, что я тут виноват. Ведь это и есть тот самый путь, который выбирают монахи-воины. Отправляйтесь-ка в мир иной!»

Бэнкэй ещё раз ударил их лбами, головы разбились вдребезги, и он бросил тела в находившийся перед ним пруд. По-прежнему возглашая славу Трём Сокровищам, Бэнкэй обнажил меч и начал рубить: с Запада на Восток — один удар, с Севера на Юг — другой, удары крест-накрест, «паучьи лапы», «пена на благовонии», «махровый цветок». Никто не мог бы сравниться с Бэнкэем. Когда схватка была в самом разгаре, заброшенная на крышу головешка воспламенилась и подожгла храм. Тут подул ветер: не осталось ни башен храма, ни монашеских келий, ветер раздувал и раздувал огонь. Монахи хотели вынести изображения будд и свитки с сутрами — спасти их от огня, один за другим они вбегали в храм.

А Бэнкэй подумал: какой смысл ему дальше оставаться в Сёся? И он отправился в столицу.

«Всё-таки это из-за меня сгорели многие постройки храма. Жаль. Пусть бы только на меня не разгневалась главная святыня храма — Каннон. Да, приходится всякое зло творить, прежде чем станешь монахом-воином. Взращивая сострадание, приходится столько храмов сжечь», — беседуя сам с собой, Бэнкэй быстро продвигался вперёд. На эту дорогу обычно требуется четыре дня. Бэнкэй же в час Лошади сражался в храме, а в середине часа обезьяны он уже добрался до столицы[248]. Обычному человеку такое не по силам.

Решив, что нужно отстраивать заново храм Сёся, Бэнкэй прежде всего отправился в императорский дворец. Там он сказал: «Сегодня в час Лошади храм Сёся в Хариме был уничтожен огнём. Пусть будет отдан приказ по провинциям и уездам собирать пожертвования на восстановление храма. Если так сделано не будет, это принесёт ущерб государству. Сам же я отшельник, собираю пожертвования на храм Сёся».

Выйдя из императорского дворца, он направился в Рокухару. «Сегодня в час Лошади сгорел дотла храм Сёся в Хариме. Жертвуйте на восстановление храма со своих владений и полей. И да будет Дом ваш процветать! Я отшельник, собираю пожертвования на храм Сёся», — объявил он и исчез.

Придя к господину Комацу, он повторил то же самое и снова пропал. «Странное дело! Он сказал, что это случилось сегодня в час Лошади. Пошлём гонца верхами, пусть разберётся». Гонец немедленно отправился в путь. Оказалось, что храм действительно сгорел дотла в час Лошади. Комацу доложил об этом двору.

— Если бы не божественная воля Каннон, такого бы не случилось.

Начиная с самого Дзёкая[249], самураи многих провинций собрали столько сокровищ, что вскоре храм Сёся отстроили заново. Бэнкэй рассуждал так: «Я, Бэнкэй, устроил так, что храм уже отстроили, но и сжёг его тоже я. Выходит, и вправду добро и зло — едино, теперь я это понял. Ну и умный же я!»

Как-то раз Бэнкэй подумал: «Эх, был бы у меня друг, с каким и поссориться можно, и помириться. А то тоска заела!»

Размышляя об этом, он отправился в сторону храма Тодзи[250]. Прохожий сказал ему: «В этих местах пошаливает тэнгу, он каждую ночь спускается с горы Курама, многих людей уже зарубил».