Месть Самурая

В голову пришел только один способ. Присмотрев подходящее место, Самурай повернул руль вправо и съехал на поле, ощетинившееся желтой стерней. Его сразу затрясло и закидало так, что он больше не стал сдерживаться, а завопил благим матом. Но ехать по дороге дальше было нельзя. В любой момент спереди или сзади могли появиться патрульные автомобили, и тогда пришлось бы объяснять в полиции, каким образом он очутился во взорванной БМВ, кто застрелил двух человек на дороге и что он, Самурай, делает в машине убитых.

С трудом удерживая руль одной рукой, он открыл дверь и сбросил пистолет на землю, не найдя в себе сил стереть отпечатки. Если найдут, то все равно кровь осталась, по ней владельца установят. А владелец вот он, полумертвый, на водительском сиденье болтается. Если бы не ремень, то уже свалился бы. Крови, наверное, ведро потерял. Похоже, конец. Глупая смерть какая-то. А что, бывает умная? Это когда уходишь в ясном уме и при памяти, с сознанием выполненного долга и правильно прожитой жизни. Но не так, не в бреду, не в страданиях и не в отчаянии.

Хватит с меня, решил Самурай и надавил на тормоз. Это было импульсивное и совершенно лишнее движение. «Вольво» уже несколько минут никуда не ехала, заглохнув на пашне с озимыми. Самурай не заметил этого, потому что его качало и без всякой езды. Черное поле кружилось вокруг него и вместе с ним — вместе со всей планетой, уплывая в черноту космоса. Самурай уронил голову на спинку кресла. У него не было ни сил, ни желания бежать, он даже пальцем не мог пошевелить. В странном благостном оцепенении сидел он, ожидая смерти, но жизнь не собиралась отпускать его так легко и безболезненно.

Вместо смерти в «Вольво» заглянул спецназовец с автоматом наизготовку, потом еще один и еще. Самурай хотел послать их куда подальше, но и этого не мог. В его распоряжении остались только мысли и чувства. Мысли были о том, что спасти его уже не успеют. Чувства были смешанные, но в общем-то гадкие. Главным ощущением была беспредельная тоска.

С тоской этой Самурай пришел в себя и увидел, что находится в больничной палате, под капельницами, весь невесомый и пропахший лекарствами. На дереве за окном почти не сохранилось листьев, а те, что еще держались на ветках, полностью утратили цвет, уже не багряные и не золотистые, а белесые, мертвые.

«А я вот жив, — подумал Самурай с некоторым удивлением. — Кажется, повезло. Или наоборот».

— Оклемался? — спросил его мужчина, расположившийся у окна сразу на двух стульях, чтобы было куда вытянуть ноги.

Перед собой он держал сборник кроссвордов. Даже при беглом взгляде на него угадывался оперативный сотрудник полиции, хоть прямо сейчас в сериале снимай: короткая стрижка, короткая куртка, недобрый взгляд.

Самурай открыл рот и не сумел выдавить ни звука, настолько сильно пересохло горло. Он показал пальцами на губы. Оперативник позвал медсестру, подождал, пока та напоит Самурая, потом спросил:

— Говорить будем?

— О чем?

— Кто тебя взорвал? Где ствол, из которого ты их пришил? Ну и ряд других вопросов. Отвечать все равно придется.

Самурай медленно качнул головой из стороны в сторону. Он лежал на подушке с руками поверх одеяла и смотрел на опера снизу вверх. Тот нагнулся, упершись ладонями в колени:

— Кто был с тобой в машине? Труп женщины. Кто она?

— Не знаю, — сказал Самурай.

— Врешь. Все ты знаешь.

— Я мимо проезжал. Можно еще воды?

— Нельзя, — отрезал оперативник. — Потом, когда скажешь. Ты был в той «бэшке», угнанной, кстати. Из тебя полкило железа вытащили.

— Мимо проезжал, — стоял на своем Самурай.

— А пистолет?

— Какой пистолет?

— «Глок», — сказал оперативник. — Думал сбросить по пути? Не вышло, гражданин Константинов. Следы-то на поле остались. Следы, они всегда остаются. Сколько веревочка ни вейся…

— Пистолет в машине был, — с усилием выговорил Самурай. — Чужой. И машина чужая. Пить!

— Пить, значит. Не жирно будет, Константинов? Ишь, разлегся в больничке! Лечи его за государственный счет, пои, корми…

Продолжая говорить, опер сорвал с Самурая одеяло и теперь давил ему ладонью на перебинтованную грудь, вызывая каждым толчком ошеломляющий приступ боли. Он что-то спрашивал, угрожал, сулил, уговаривал, опять угрожал. Самурай выдерживал пытку, сколько получалось, а потом отключился.

На следующий день его караулил другой опер, и этот тоже спешил раскрыть преступление по горячим следам, но с тем же успехом. А потом возле больничной койки появился следователь Черепицын, раскрыл на коленях папку и сказал:

— Ну что, поработаем, Константинов? В принципе, и так все ясно, так что запираться бессмысленно.

— Если ясно, то чего спрашивать? — проворчал Самурай.

Он устал от допросов и бесконечных перевязок, требовавшихся взамен бинтов, пропитавшихся кровью. Он смотрел на следователя, а сам думал о том, как бы сбежать из больницы, пока не упекли в следственный изолятор, откуда уже не вырваться.

— Нужны показания, — пояснил Черепицын. — Они будут получены в любом случае, не сомневайтесь. Но лучше, чтобы добровольно.

— Кому лучше? — спросил Самурай.

— Тебе, Константинов, тебе.