Месть сыновей викинга

Верхушка мачты драккара наконец устремилась к рассеянным облакам в синем небе. На нее установили перекладину с парусом. Команда была возбуждена предвкушением путешествия и приключений, ждущих впереди. Воздух пропитался солнцем и весной.

– А ты, значит, отправляешься вместе с Бьёрном Железнобоким и Хастейном в королевство франков. – Говоря это, Ярвис щурился на верхушку мачты. – Может, доберетесь до Испании?

– Кто знает! – пожал я плечами.

– Я бы хотел, – продолжил он после небольшой паузы, – чтобы ты подумал о монастыре в Бретани, о котором я тебе рассказывал. Жизнь в объятиях Господа принесет тебе больше счастья, чем морские странствия.

Сейчас я понимаю, что он был прав. Но тогда я промолчал. Я уже хлебнул монастырской жизни, а при мысли о военном походе меня охватило ощущение легкости и свободы, давно мною не испытываемое. В жилах закипала волчья кровь. Я думал о матери и торговце из Рипы, выкупившем ее.

– В любом случае я желаю тебе счастья и удачи, – подытожил Ярвис и заключил меня в объятия.

Я обратил внимание на трех мужчин за его сгорбленной спиной, которые, миновав брешь в городской стене, приближались к нам.

– Разве это не… – проговорил я.

– Епископ, – перебил меня Ярвис, обернувшись. – Король. И брат Вальтеоф собственной персоной!

Фигура тощего беспокойного монаха была легко узнаваема издалека. Его широкий рот скривился, а глаза сощурились в крошечные щелочки под серо-коричневым капюшоном рясы, накинутом на деформированную макушку. При ярком дневном свете он перемещался чрезвычайно осторожно, словно каждый шаг причинял невероятную боль. Вслед за Вальтеофом по траве неуверенно семенил епископ, хватая рыбьим ртом воздух. Третья фигура чуть оторвалась от первых двух и шагала впереди, словно указывая дорогу.

– Мой государь, – я поклонился, – чему мы обязаны столь большой честью?

Эгберт Первый Нортумбрийский улыбнулся, обнажив два зуба, и пожал плечами. Выбор Ивара Бескостного пал на него из-за имени, общего с правящей в Уэссексе династией. Новоиспеченный правитель был одет в благородные одежды, в остальном же в его облике не было ничего королевского. Бывший караульщик еще не привык к новой роли – коронация состоялась всего несколько дней назад.

– Какая причина побудила Вальтеофа покинуть темную комнату? – поинтересовался Ярвис.

– У монаха есть одно сообщение, – ответил Эгберт. – Я помогу ему его донести.

– Сообщение? Для кого?

– Для Вашего Высочества, добрый господин.

– Эгберт, – мягко поправил его Ярвис, – это ты Ваше Высочество и добрый господин, а не я.

– Вот как!

Король глухо рассмеялся и провел ладонью по щетине на своем подбородке.

Брат Вальтеоф выступил вперед и развернул перед собой кусок пергамента.

– Latae Sententiae Excommunicatae,[16] – провозгласил он, но быстро перешел на язык саксов, так как недостаточно хорошо владел латынью, чтобы продолжать на этом языке: – За светскость, властолюбие, попытку повлиять на епископа, подчиняющегося Господу Богу нашему, а также за борьбу с защитниками святой церкви на стороне ее врагов брат Ярвис лишается права участия в священных таинствах и навсегда отлучается от милостивого лика Господа.

Затем последовало длинное перечисление пунктов обвинения, а в завершение прозвучало предупреждение, что всякий, кто окажет помощь отлученному, будь то предоставление ему убежища, предложение пищи или иные формы содействия, подвергнется такому же наказанию. Опустив документ, тощий монах злобно сверкнул из-под капюшона прищуренными глазками.

– Копия отлучения прикреплена к церковным воротам, – доложил он. – Булла будет разослана во все районы Нортумбрии. Террору власти пришел конец, брат Ярвис.

– Так что самое время начаться твоему собственному? – отреагировал я, ибо Ярвис молчал, глядя на окружающий пейзаж. – Это жалкая месть, Вальтеоф, которая тебе все равно не удастся.

– Это не месть, а решение епископа Этельберта, и оно не подлежит пересмотру, – резко заявил тощий монах и бросил взгляд на рыбье лицо епископа, улыбающегося с отсутствующим видом. Этельберт был очарован кораблем и морской командой.

– Вздор! Булла об отлучении подлежит одобрению Папой римским и может быть отозвана, если отлученный человек покается.

Мои возражения были продиктованы злостью. Реакция брата Ярвиса, напротив, основывалась на рациональном мышлении. Когда его острый взгляд обнаружил то, что искал, Ярвис кивнул мне и указал на стену Йорвика. На угловом бастионе, выходящем на речной берег, стояла высокая фигура и не спускала с нас глаз. Синий плащ полоскался на ветру, обвивая длинные кривые ноги.

Проигнорировав Вальтеофа, Ярвис сделал пять шагов вперед и поднял правую руку, вытянув указательный и средний пальцы. Затем он медленно и выразительно опустил руку и провел ею в воздухе справа налево, осенив крестным знаменем фигуру, стоявшую на стене. Мужчина на бастионе схватился за амулет, висевший у него на шее на серебряной цепочке, затрясся и скрылся из виду.

Это был последний раз, когда я видел Ивара Бескостного, прежде чем много лет спустя повстречал его вновь при совершенно иных обстоятельствах.