Месть женщины

Она толкнула Фаруха так, что он очутился на земле.

В это время открылась дверь подъезда, и все трое в сопровождении швейцара вышли на улицу. С плеча Марии свисал большой планшет, Франко нес мольберт и ящик с красками, в руках у коротышки был букет роз.

— Arrivederci[38], — бросил коротышка швейцару. — Надеюсь, в следующий раз ты не станешь требовать у меня документы. Иначе я пожалуюсь твоему хозяину, и он вышвырнет тебя на помойку. Ясно?

Швейцар замер возле распахнутой двери и взял под козырек.

Лючия застряла между рулем и сиденьем. Проклятый «фиат»! Не больше ящика из-под апельсинов. Но ей во что бы то ни стало нужно успеть предупредить невестку и брата об опасности.

Она видела в лобовое стекло, как Франко, открыв заднюю дверцу «мерседеса», усадил Марию, потом сел сам.

— Нет! Нет! — кричала Лючия, барахтаясь в машине. — Bomba, esplosione, morte[39]! — твердила она, вдруг начисто забыв английские слова. Наконец ее правая нога коснулась земли. Фарух схватил девушку за талию и попытался пригнуть к земле, но она оттолкнула его и кинулась к «мерседесу».

— Франко! Мария! — кричала она, размахивая руками. — Я — Лючия! Там бомба!

Раздались два приглушенных хлопка — словно треснула где-то ветка. Лючия почувствовала жгучую боль в правой ноге. Но ее это не остановило. Она видела, что коротышка уже уселся за руль и вот-вот включит зажигание.

— Франко! — завопила она изо всей мочи и почувствовала, как под ней подкосились ноги. — Береги Марию!

Пламя ослепило ее, взрывная волна отбросила на клумбу с резко пахнущими цветами. Кто-то громко вскрикнул. Потом стало тихо, но ненадолго. Вой сирен болью отозвался во всем ее теле. «Значит, я жива, — думала Лючия. — Святая Мадонна, если я жива, Лиззи не останется сиротой…»

Франко узнал Лючию мгновенно. И сразу же вспомнил, что уже несколько раз видел ее в Париже, но не узнавал. Она смешно махала руками и что-то кричала.

— А это еще что за пугало? — удивился Стефано. — Похоже, она желает нам смерти.

Франко видел, как Лючия оседает, и вдруг отчетливо услышал ее последние слова. Это был приказ, и он вмиг на него отреагировал — прижал Марию к сиденью, закрыл ее спиной.

Боль была нестерпимой. Он закричал и захлебнулся собственной кровью.

Амалия Альбертовна очень изменилась за последние годы. Она разъехалась вширь, стала одеваться неряшливо и безвкусно, подолгу валялась в постели, глядя в потолок и непрестанно что-либо жуя.

С тех пор, как она вернулась к мужу, между ними установились нестерпимые отношения. Ее угнетали его постоянная ирония ко всему без исключения и сарказм. Словно жизнь была для него лишь поводом для насмешек. А ведь это была и ее жизнь тоже.

Амалия Альбертовна знала, что у мужа кто-то есть, хоть он об этом открыто не говорил. Поначалу он вроде обрадовался ее возвращению, однако в первую же ночь лег спать на диване в гостиной, предоставив Амалии Альбертовне спальню. Со временем она почувствовала облегчение. Но поначалу было одиноко.

Теперь ей было никак.

Лемешев работал в администрации Балтийского пароходства и в плаванье больше не ходил. У него был нормированный рабочий день обычного советского служащего, но раньше одиннадцати-двенадцати домой он не являлся. Готовить для себя Амалии Альбертовне было лень, да и ни к чему. Она покупала сладости и деликатесы. И целыми днями пила чай, в которой добавляла коньяк или ликер. День проходил незаметно. Ночь тянулась нескончаемо долго.

В одну из таких длинных ночей Амалия Альбертовна поняла, что должна повидаться с сыном перед смертью… Мысль о ней начала посещать ее давно, чуть ли не со дня возвращения к мужу, однако Амалия Альбертовна была уверена, что никогда не наложит на себя руки. Но и цепляться за жизнь она не собиралась. «Все произойдет само собой, — думала она. — Зачем мне жить? Это так скучно и однообразно».

Она встала с кровати, зажгла свет и, достав со шкафа чемодан, стала без разбора кидать в него вещи. Она не знала, для чего ей были нужны, к примеру, платья, которые на ней не сходились, но у нее сохранился рефлекс — в дорогу нужно собирать чемодан.

Потом она облачилась в черный костюм из американской фланели, который сшила совсем недавно и в котором, как она решила, ее положат в гроб. Надела новые сапоги, покрасила перед зеркалом губы и, подхватив чемодан, вышла в прихожую.

— Ты куда? — спросил Лемешев. Он стоял в дверях гостиной в трусах и майке.

— К Ванечке. — Амалия Альбертовна стала снимать с вешалки плащ. — Ты не беспокойся, я ненадолго.

— Брось глупить. Зачем тебе к нему ехать? Неужели ты не понимаешь, что он не хочет нас видеть?

— Я не стану ему надоедать, — сказала Амалия Альбертовна, просовывая руки в рукава плаща. — Только поцелую, обниму, поглажу по голове. Мишенька, помнишь, как пахнет от его волос? Совсем как в детстве. Я сразу же уеду, чтоб ему не мешать. Хочешь, Мишенька, поедем вместе.

И она просительно посмотрела на него.

— У меня работа, ты же знаешь, — сказал Лемешев, отводя в сторону глаза. — И тебе ни к чему ехать. Глупости все это.