Место действия - Южный Ливан

Им было весело, перед глазами игрался забавный спектакль, итогом которого в любом случае будет смерть. Одна, или две, это уж как получится. Где-то сбоку мелькнул хищно сверкнувший глазок видеокамеры. Так-то вот, они и про видеосъемку не забыли! Выстрели сейчас и после не отмоешься, до конца жизни с ними будешь, душу им продашь с потрохами. Не человеком тебе дальше жить, а травленым волком, волком-людоедом, которому обратной дороги уже никогда не будет. Но ведь Колумбиец все равно умрет! И так, и так ему не жить! Ему так даже лучше, хоть без мучений умрет, без издевательств… Это же простая арифметика, пусть лучше погибнет один, чем оба, правда ведь? Ну это же понятно каждому… Ну! Ну!! Ну!!! Палец на спусковом крючке, будто сам по себе, как бы нехотя, преодолевая невероятно сильное сопротивление, пополз назад.

— Тащ капитан! Тащ капитан! Не надо! Пожалуйста, не надо! — зачастил, дергая губами солдат. — Я все сделал, как вы говорили… Все… Правда. Они только меня одного взяли. Слышите, одного! Не надо, тащ капитан, пожалуйста! Не надо стрелять, тащ капитан! Тащ капитан!!!

— Стреляй! Ну! — голос Саладина хлестнул по нервам ударом бича.

— А-а! Суки! — в голос взвыл Волк, зажмуривая глаза и дожимая спуск.

Грохот выстрела ударил в уши невыносимым громом, будто не маленький пистолет стрелял, а, как минимум, мощная гаубица. Рукоять выскользнула из дрожащих обессиленных пальцев. Лязгнул о камень металл, потом послышался мягкий звук завалившегося тела. Весело загомонили арабы. Не открывая глаз Кэп тоскливо, по-звериному завыл, качаясь из стороны в сторону, выплескивая в обращенном к небесам стонущем вопле весь ужас, презрение к себе и запоздалое раскаяние… Вот только небеса оставались глухи к его мольбам. Может тот, кто все же есть там наверху, не слышал этот полный боли стон, был, чем-то занят, а может, ему просто не было дела до страданий маленькой ничтожной букашки, вдруг переставшей быть человеком.

— Ты чего орешь?! — грубый рывок за плечо встряхивает его, заставляет открыть глаза.

Вокруг темнота лишь слегка подсвеченная заглядывающими в открытое окно звездами. Лицо склонившегося над ним Фашиста, в этом освещении видится бледным размытым пятном, вовсе не заспанные, как обычно остро и проницательно смотрящие глаза, кажутся темными бездонными провалами.

— Чего орешь, говорю? Время два часа ночи. Спи, давай!

— Извини, кошмар приснился, — сипло, едва выдавливая непослушные звуки из сведенного судорогой горла, хрипит Волк.

— Ничего, бывает, дядя Жень… Что, мальчики кровавые в глазах?

— Да, что-то вроде… — теперь он уже лучше владеет голосом, и тот звучит почти спокойно и ровно. — Пойду, покурю на балконе, воздухом ночным подышу.

— Иди, иди, — соглашается Фашист. — Врачи советуют… Полезно.

Желанной ночной прохлады на огороженном витыми гипсовыми колоннами балконе, прилепившемся к стене маленького отеля на уровне второго этажа, Волк не нашел. Ночь дышала в лицо удушливым жаром, густо замешанным на вони канализации и гниющих отбросов. Оно и понятно, гражданское население давно покинуло обреченный город, бросив и свое имущество и дома. Лучше быть нищим, но живым, чем умереть на нажитом добре. В городе остались только, готовящиеся к обороне боевики, а им было не до таких мелочей, как вывоз мусора и ремонт давно забившихся стоков. Потому, учитывая летнюю жару, весь город просто тонул в тошнотворных запахах гнили и разложения. Вокруг ни огонька. Бинт-Джебейль спал, тревожно ворочался во сне, изредка вздрагивая от то и дело хлопавших где-то на окраинах выстрелов. Это шайки мародеров делили между собой добычу в брошенных жителями частных домах. В центр они старались не заходить, чтобы не нарваться на не жалующих их боевиков, потому на этих искателей чужого добра пока что никто не обращал особого внимания, лишь бы под ногами не путались.