Стоило ей открыть дверь, и на нее обрушилось облако застоявшегося тепла. На полу валялась рассыпавшаяся груда писем и открыток. Напечатанные на них названия сразу бросились в глаза: Оксфордский университет, Гарвард, Би-би-си, Йельский университет… Да, на нее возник спрос, как все и предсказывали.
Повсюду лежал тонкий слой пыли – на маленьком деревянном столике, служившем обеденным столом, на граненых стаканах на подоконнике возле балконной двери. В квартиру залетал еле заметный ветерок. Флоренс провела руками по волосам, обвела взглядом крыши за окном и попыталась обрадоваться тому, что она дома. Но вот ведь что удивительно: возвращение сюда совсем не радовало – после всего, чем обросла ее здешняя жизнь за последние пару месяцев.
Рейс вылетел с опозданием. Она жутко устала и чувствовала себя какой-то потерянной, как часто бывает после долгих странствий. Флоренс сварила себе кофе и принялась распаковывать вещи. В это время зазвонил городской телефон. Она не стала брать трубку. Тут же зазвонил мобильный; Флоренс продолжала перебирать вещи. Часть одежды она сунула в стиральную машину, расставила по полкам в кабинете книги. Снова зазвонил городской телефон. Бумаги, имевшие отношение к судебному процессу, Флоренс уложила в картонную коробку и крепко закрыла крышку. Она больше не желала их видеть. Лучше ей было умереть прямо в зале суда. Регламенты заседаний, инерция хода процесса позволяли держаться, но в последовавшие затем недели стали терзать воспоминания: записки, заявления свидетелей… Они преследовали ее с такой силой, что напрочь выметали все остальные мысли. Флоренс отправилась в суд, чтобы постоять за себя, а превратилась в посмешище.
Вот этого они и хотели – люди, продолжавшие ей названивать и писать. Все жаждали отщипнуть кусочек от ее пресловутой известности, а ее ум, ее личность им не нужны. И этому конца не будет. Не будет конца и надрывному звону в ушах, бесконечным думам о том, кто же она теперь такая.
– И все это сотворила я сама, сделала собственными руками, – пробормотала Флоренс, взяла чашку с кофе и села просматривать почту, скопившуюся за два месяца ее пребывания в Англии. Три письма от издателей, желавших «побеседовать» о ее новом проекте. Две телекомпании, помимо Би-би-си, просили о встрече. Множество писем со словами поддержки или с мерзкой руганью от незнакомых людей, которые неведомо каким путем добыли ее адрес. Одни говорили ей о том, как ею восторгаются, другие писали, что ей должно быть стыдно за себя. В одном из писем были даже такие слова: «Вот из-за таких женщин, как вы, сегодня в мире творится сущий ужас».
Это написал мужчина. Флоренс задумалась – не написать ли ему ответ. Красивый, изысканный – такой, чтобы поставить хама на место, чтобы ему больше и в голову не взбрело писать кому-то подобные письма.
Однако она твердо сказала себе: не стоит, бессмысленно.
А потом она наткнулась на его письмо. Вернее, открытку. Сассетта[110]
. Святой Франциск, усмиряющий губбийского волка. Маленький, похожий на собаку, волк, подающий лапу святому Франциску, а позади него – груда оторванных зубами рук, ног и истерзанных тел. Одна из любимых картин Джима.Флоренс прижала открытку к груди и почувствовала, как часто забилось сердце. Милый, добрый, чудный Джим. И тут же вспомнила, что именно так всегда поступала с письмами от Питера, какими бы они ни были. Здесь, в этой самой комнате.
И словно бы она вызвала его дух, – стоило Флоренс положить открытку от Джима на столик, как ее взгляд упал на знакомый почерк на маленьком белом конверте. Черная ручка, мелкие буквы, неразборчиво. Трясущимися руками Флоренс распечатала конверт и взволнованно огляделась, как будто хотела, чтобы сейчас рядом с ней кто-нибудь был – какой-нибудь дружелюбный дух, готовый сразиться с демоном. Здесь, в этой самой комнате.