Место под солнцем

Ольга молчала, уставившись в пол. Час назад с ней беседовал психиатр и однозначно признал ее вменяемой. Да, имелась неврастения, как следствие переутомления и неблагоприятной семейной обстановки. Да, наблюдались признаки острого реактивного психоза в форме астенодепрессивного состояния. Но Ольга Гуськова была вменяема, отдавала себе отчет в своих словах и поступках.

– Есть странность характера, экзальтированность, замкнутость, но все в пределах нормы. Интеллект высоко развит, память отличная, – говорил психиатр, – она типичный астеник и по конституции, и по складу нервной системы. Между прочим, если бы она захотела симулировать невменяемость, смогла бы это сделать вполне успешно. Она неплохо знает психологию и психиатрию.

– Так зачем вы отправились в Безбожный переулок? – повторил Чернов свой вопрос.

– Там дворик. Наш дворик, возле маленького бара. Мы несколько раз сидели на лавочке и разговаривали. Просто разговаривали, и все. Это очень сложно объяснить… Но так получилось, что с тем двориком связано лучшее, что было у нас. Глеб становился собой на несколько минут. Не придуривался, не строил из себя Бог весть кого… Но вам это неинтересно.

– Значит, вы отправились во двор в Безбожном переулке. Вы можете сказать конкретней, где он находится?

– Номер дома я не помню.

– В конце или в начале переулка?

– В середине. Там еще школа напротив, на другой стороне. А двор в углублении, перед баром. Это даже не двор, просто небольшая площадка, вокруг деревья и несколько лавочек под деревьями.

– Как называется бар?

– «Белый кролик».

– Что там еще есть поблизости?

– Булочная и круглосуточный пункт обмена валюты.

– Так, – кивнул Чернов. – Уже неплохо. И что вы там делали?

– Сидела на лавочке. – Ольга пожала плечами. – Просто сидела и смотрела на окна бара.

– Он был открыт?

– Да.

– Сколько времени вы там просидели?

– Не знаю. У меня нет часов. Минут десять, может, больше.

– Вас кто-нибудь мог там видеть? Может, кто-то подходил к вам?

– Кажется, подсел какой-то молодой человек, пытался познакомиться.

– Так. Пожалуйста, подробней. Что за молодой человек? Как он выглядел? Какой был между вами разговор?

– Зачем вам это? – Ольга брезгливо поморщилась. – Какое это имеет значение?

– Ольга Николаевна, вы что, правда не понимаете, какое это может иметь для вас значение? Вы подозреваетесь в убийстве вашего знакомого, Калашникова Глеба Константиновича. Он был убит из оружия, которое принадлежало вашему отцу. Вы признаете себя виновной или нет? – тяжело вздохнул Чернов.

– Признаю.

– Но вы утверждаете, что к дому убитого не подходили и из пистолета не стреляли?

– Не подходила и не стреляла. Я сидела во дворике, в Безбожном переулке. А пистолет лежал в ящике. – Она вдруг резко вскинула на Чернова огромные лилово-синие глаза. – Что с Гришечкиным? Откуда у вас пистолет?

– Гришечкин Феликс Эдуардович погиб в автомобильной катастрофе. Пистолет находился в его портфеле.

– Феликс погиб? – прошептала она побелевшими губами. – Господи, я виновата перед ним… «Сейчас она заявит, что и Гришечкина тоже убила, – с нервной усмешкой подумал Чернов. – Она совершенно сумасшедшая. Она может быть тысячу раз нормальна по медицинским показаниям, но с точки зрения здравого смысла она сумасшедшая…»

– Вы отдали Гришечкину пистолет?

– Да.

– Он попросил вас об этом?

– Да. Он сказал, что будет обыск и пистолет надо выбросить.

– Но если вы не стреляли в Калашникова, почему в таком случае отдали пистолет? Чего вы испугались?

– Когда пришел милицейский майор и стал спрашивать, где я была той ночью, я поняла, что у меня нет никакого алиби. Я испугалась за бабушку. Ей будет очень плохо в больнице. Она привыкла к домашней обстановке.

– То есть вы не исключали возможность ареста?

– Конечно. Я знала, что попаду в число подозреваемых. Но после разговора с майором у меня не осталось сомнений.

– И поэтому на всякий случай стерли отпечатки пальцев с оружия? – быстро спросил Чернов.

– Я не прикасалась к оружию. Пистолет лежал в шкатулке, в ящике. Если бы я решилась стрелять из него, то сначала свинтила бы табличку с гравировкой, а потом выкинула пистолет. Сама. А стереть отпечатки, спрятать назад в ящик – это глупо.

– Действительно, неразумно, – согласился Чернов, – однако Гришечкину вы пистолет отдали. Это тоже было не совсем разумно. Я не вижу логики в ваших поступках.

– А не надо искать никакой логики. Ее нет. Есть страх и тоска. Не дай вам Бог такой тоски.

– Страх чего?

– Греха. Нет ничего страшней греха. Душа обугливается. Я виновата, что первое и единственное в моей жизни сильное чувство было по сути своей блудом. Я виновата перед Глебом, перед его женой, перед Феликсом. Но больше всего я виновата перед своей бабушкой. Нищие духом блаженны только на том свете, на этом – несчастны и беззащитны.

– Ольга Николаевна, я спрашиваю вас в третий раз. Вы признаете себя виновной в убийстве? Не в переносном, а в прямом смысле. В юридическом смысле. Вы стреляли в Калашникова или нет?

– Нет. Не стреляла. Я в третий раз вам отвечаю. Как вы не понимаете, желать смерти и убить – это одно и то же. Одинаковый грех.