Место покоя Моего

Петр узнал Иродиаду, но не мог не отметить с изумлением: это была она и-не она. Честное слово, она владела своей внешностью не хуже Петра. В долину Иордана пришла яркая, уверенная в себе и своей броской красоте женщина, пришла царица, и все в ней тогда было пышным, жарким, броским - царским. Как там у классика: "от гребенок до ног". А сейчас перед римлянином Вителлием стояла юная и нежная красавица - тонкая, воздушная, пастельная. Стиль "арт-нуво", которому до рождения- две тысячи лет без малого. На ней почти не было драгоценностей только тонкий золотой обруч на распущенных, чуть волнистых длинных - до пояса волосах да грозди тоже тончайших золотых браслетов на запястьях. Длинная и широкая, волочащаяся по земле туника, ничем не подпоясанная, была практически прозрачна, разве что чуть зафильтрована голубым цветом ткани, и почти не скрывала небольшую, но отменной формы грудь словно бы и нерожавшей женщины: недавняя римская мода, безумно дорогая знаменитая коийская ткань, даже для Рима это было - на грани приличий, а уж для Иудеи...

– Моя жена, - с гордостью сказал Антипа. - Ее назвали Мирьям, как и мать ее отца, моего покойного сводного брата, но в народе ее называют Иродиадой, женщиной Ирода.

– Прости, я не ответил тебе, - Петр склонил перед женщиной голову, - но лишь потому, что потерял дар речи от твоей красоты. А что до вина - да, прекрасное...

– Я хочу с тобой выпить, - сказала Иродиада. И сразу же рядом вырос слуга, налил вина госпоже, Петру, Антипе, но Иродиада словно бы не видела мужа, она смотрела только на Петра, глаза у нее были зеленые-зеленые, как омут. И так же - глубоки.

Странно, но сейчас Петр не слышал ее. Может быть, потому, что поплыл: от глаз этих, от прозрачной туники, от тяжелых волос, от неведомого стиля "арт-нуво" поплыл великий Мастер, который,. если честно, никаких земных удовольствий, кроме работы, не имел в землях Израильских. Так что понять можно. И даже простить.

Но не Петру - самого себя.

Тяжко, будто преодолевая сопротивление вязкой и теплой воды, он вынырнул, выплыл, отдышался, пришел в себя.

– За твою небесную красоту! - сказал он и выпил опять до дна. К слову, он же сам хотел выпить еще, он искал слугу, так при чем здесь глаза Иродиады?

– Скажи мне, римлянин, где я могла тебя видеть? - спросила она.

Вот тебе и стопроцентный эффект от "легкой и привычной работы". Еще один паранорм в этой Богом избранной земле?.. Нет, не может быть, Петр услыхал бы, почувствовал бы еще в прошлый раз. Скорее - тысячелетиями знаменитая женская интуиция, фантастическое чутье кошки, коей и являлась эта волшебница - да, злая, но и у злых волшебниц не отнять их волшебных способностей. Хорошее название для рассказа: "Волшебница и Мастер". Был бы Петр писателем - сочинил бы...

– Не думаю, моя госпожа, - сказал Петр. - Разве что во снах... Но вряд ли я мог тебе присниться. Ты мне - наверно, часто, теперь я понимаю...

Она засмеялась. Смех у нее - звонкий, холодноватый, будто льдинки рассыпались... Некорректное сравнение, подумал Петр; откуда здесь льдинки? И сам же себя поправил: вот они. Омут в глазах Иродиады словно бы загустел, потемнел, стал черно-зеленым и отчетливо холодным. Уж на что Петр - волчара опытный, а и ему стало зябко. Неужто вспомнила? Нет, быть того не может! Просто глаза, как писали древние салонные романисты, - зеркало души. Или кто-то другой писал, Петр не помнил. И в зеркале Иродиады никакой души не наблюдалось, ничего не отражало зеркало, пусто в нем было. Зато Петр отчетливо слышал ее: она уже о нем и думать забыла.

– Муж мой, - обратилась она к Антипе, - я хочу сделать тебе подарок. Моя дочь Саломия приготовила для тебя новый танец. Он тебе понравится.

– Прекрасно! - возбудился Антипа. - Всем расступиться!

Он трижды хлопнул в ладоши, и толпа растеклась по стенам, освободив пространство в середине и перед креслом хозяина. Петр остался рядом, а Иродиада скрылась и через минуту вывела в зал совсем юную девушку, почти девочку, лет тринадцати, хотя по еврейским законам она уже могла называться невестой. Саломия, дочь Иродиады от брака с Иродом Филиппом первым, сводным братом Антипы, все-таки выглядела, по мнению Петра, еще ребенком: едва оформившаяся грудь под тонкой белой туникой, короткой, открывающей почти до колен стройные и на удивление сильные ноги. Балетные ноги, сказали бы специалисты из времени Петра. Худые, непропорционально длинные руки, детское, вообще не накрашенное лицо, длинные, как у матери, черные, только прямые волосы. И никаких украшений - кроме множества тонких золотых браслетов на запястьях и лодыжках.

Мамина дочка. Тоже, в сущности, "арт-нуво", ничего на земле нет нового, все уже когда-то было. И не раз, не раз...

Мать отошла, девочка осталась одна.

Она стоял посреди зала под десятками острых глаз, как брошенный птенец, чуть ссутулившись, бессильно вытянув руки вдоль тела, опустив голову. Одна-одинешенька.

Петру бы пожалеть ребенка, посочувствовать, а он, холодный профессионал, всего лишь машинально отметил: пока - никаких отклонений от канона.