Место встреч и расставаний

Уилл быстро зашагал в сторону матери, которая не сводила глаз с его лица. Люсиль отпустила ее, только когда Уилл приблизился к ним и крепко схватил Марджори. На его лице отразилось горе, с которым я уже слишком хорошо была знакома.

Марджори Клэйборн когда-то считалась в Индианоле кем-то сродни стихии: невысокая ростом и с тихим голосом, она имела настолько большой авторитет, что люди, казалось, забывали о том, что она вдвое меньше их. Она следила за домом и двумя мальчиками, поддерживая строгую дисциплину и всегда (хоть это и не помогало усмирить мальчиков Клэйборнов) придерживаясь философии: «Пожалеешь розгу – испортишь дитя». Но и у них она вызывала уважение и обожание.

Но война убила частичку Марджори, словно бы та наступила на мину, которая оторвала ей половинку сердца. Мне начинало казаться, что надежда снова увидеть Уилла была единственным, что помогало ей вставать по утрам. Это была одна из причин, почему я согласилась поехать в Нью-Йорк и привезти в целости и сохранности того единственного, кого война не с могла отнять у нее.

Уилл прижал голову матери к груди, похлопывая ее по спине, как, наверное, она делала, когда он был маленьким. От ее слез на кителе появились темные пятна, и я задалась вопросом, не останутся ли они там навсегда. Хотя это не имело никакого значения. Я сомневалась, что он еще когда-нибудь наденет военную форму.

Люсиль схватила его за плечо своей большой черной ладонью; ее крепко стиснутые губы дрожали в попытке сдержать рыдания. Уилл улыбнулся ей, но мрачность в его взгляде никуда не делась.

– Амос привезти Джорджа в дом на праздничный торт после ужина. Он так много хотеть тебе рассказать.

Уилл кивнул, но все слова застряли у него в горле, когда он вновь повернулся к дверному проему. Впервые в жизни Таг Клэйборн смотрелся ниже своей жены. Его крупная фигура ссохлась до такой степени, что смогла уместиться в это небольшое тело в коляске, похожее на тряпичную куклу.

Из горла старика исторгся гортанный звук, его глаза наполнились слезами, которые он не мог смахнуть. Его сила покинула его, а вот строптивость осталась. Несколько мгновений Уилл колебался, словно не узнал этого человека, или всех этих людей, или жизнь, которую они олицетворяли. Прежде чем он осознал, что все так и есть на самом деле, он наклонился к отцу и сжал его руки.

– Я дома, папа. Все будет хорошо.

Глаза Люсиль скользнули в мою сторону, а потом она снова повернулась к Марджори.

– Давайте готовить ужин. У нас сегодня два повода праздновать. Хвала Господу за это. Мы приготовить твое любимое, мистер Уилл. Капуста, жареная курица и мои бобы на свином жире, как ты любить мальчиком. Не жди, что многое измениться. Твоя мама приготовить персиковый пирог, тот, что получить первое место на церковной ярмарке прошлый год. Уж мы его откормить, да, мисс Марджори?

Марджори безучастным взглядом смотрела, как Уилл вкатил коляску своего отца обратно в дом. Люсиль, крепко обнимая Марджори, последовала за ними. Я стояла на месте. Мне требовалось несколько секунд тишины. Мой сын почувствовал это и молча стоял со мной рядом, держа за руку.

Поднялся ветер, и полуденное небо потемнело. Длинные ряды хлопчатника в полях за домом закачали своими пухлыми головами, как пожилые дамы, молящиеся в церкви о дожде.

Насыщенный влагой воздух был сладок и одновременно горчил – странный концентрат праздника и грусти. Но я не могла не верить в то, что здесь еще была надежда; эта надежда жила в бесконечном цикле сева и жатвы хлопка из темной пойменной почвы. Я должна была верить в это. Должна была ради Джона-Джона. И ради Уилла.

Небольшая стая ласточек пролетела над деревьями, обогнула дом, нервно щебеча, и расселась на крыше и трубах, словно детишки, вернувшиеся домой на ночевку. Крупные капли дождя забарабанили по земле вокруг нас, забрызгивая мои туфли и чулки и усеивая босые ноги Джона-Джона крапинками грязи. Крепко сжав его руку, я повела его к дому. Когда мы поднимались по ступенькам, небо разразилось ливнем. Мои плечи болели, словно я таскала набитый хлопком мешок по илистым бороздам. Я выпрямилась и приподняла голову. Я вошла в дом уверенным шагом, а дождь тем временем обрушился на иссохшие поля и на белый дом, превращая пыль в грязь.

3

Было еще темно, когда я следующим утром неслышно прошла в рабочий кабинет, переделанный из гостиной. Я бы предпочла использовать для хозяйственных дел обеденный стол, потому что до сих пор чувствовала, словно вторгаюсь в жизнь Тага, усаживаясь за его стол и выписывая чеки из его чековой книжки, но столовую переделали в спальню для него и Марджори.

Амос и один из арендаторов земли спускали в тот день их кровати по лестнице, а мы с Марджори это наблюдали. Она бесшумно плакала. Это ее окончательно сломало. Словно перемещение мебели было началом похоронного кортежа для той жизни, которой она всегда рассчитывала жить. После этого она изменилась, сбросив ярмо, которое привязывало ее к ферме, и позволив мне надеть его себе на шею.