Место встреч и расставаний

Мы живем в мире утрат. Слезы в окружении незнакомцев – дело обычное. То, что ее дочь погибла, меня не удивляет. Я решаю, что ее, должно быть, убили на войне.

– Она была полевой медсестрой? – спрашиваю я.

– Нет, но она жила на войне.

– В Европе?

– Дома.

Я не знаю, что она имеет в виду.

– Как и вы, – произносит она.

В моей голове складывается понимание, как тучи, сливающиеся в одну в темном небе. Мои зубы начинают стучать, хотя холода я не чувствую. Тимми дергает меня за руку, но я не могу взглянуть на него. Я боюсь, что он увидит мой стыд. Неужели это так бросается в глаза? Неужели мой страх столь очевиден? Я провожу кучу времени в ночных клубах с лжецами и актрисами, да и жизнь с Митчем сделала меня такой же.

Мое лицо каменеет.

– Я не понимаю, о чем вы, – произношу я, ненавидя себя за эти слова.

– Понимаете, – говорит она, – то, как вы вздрагиваете, как поправляете локон волос, прикрывающий шрам на лбу, как нервничаете. Меня не проведешь.

Я быстро встаю. Тимми смотрит на меня вытаращенными глазами.

– Мне нужно идти, – говорю я.

– Пожалуйста, – просит она. – Пожалуйста, позвольте мне поговорить с вами.

– Нет! – Я говорю это громче, чем собиралась, и пара напротив нас оглядывается. Мгновение они смотрят на меня, а затем снова поворачиваются друг к другу. – Нет. Нам не о чем говорить.

– Пожалуйста. Вы не понимаете.

Я не знаю, что это может означать. Я лишь понимаю, что, судя по часам, у меня осталось всего полчаса до его приезда. Я поднимаю глаза к потолку, к кирпичной арке – этот камень давит на меня всем своим весом. Мне нужно убираться отсюда.

– Пойдем, Тимми.

Я тороплюсь поскорее натянуть на него пальто и нечаянно сбиваю локтем его блюдо на пол, где оно разлетается на мелкие куски. Я готова упасть на пол и разрыдаться.

– Сиди тут, – дрожащим голосом говорю я Тимми, усаживая его обратно на стул, чтобы он не поранился.

Тут же появляется официантка с полотенцем в руках.

– Простите, – бормочу я.

– Не беспокойтесь по этому поводу, – говорит она.

Я присаживаюсь на корточки рядом с ней и аккуратно собираю осколки. Помощник официанта сметает остатки в грязный совок и исчезает.

– Я все оплачу, – говорю я официантке, взбираясь на свой стул.

– Мисс, – говорит эта назойливая, как муха, женщина. У меня желание отмахнуться от нее, но, взглянув ей в глаза, я внезапно задаюсь вопросом: а не являюсь ли я ее отражением? Не увидела ли она во мне себя? Кажется, что ее трясет так же, как и меня.

– Лоррейн была похожа на вас, – произносит она. – Высокая, темноволосая, милая, как летний денек, а в глазах плясали чертики. По крайней мере, до замужества с Гарри. Моя полная жизни девочка вдруг стала молчаливой. Замкнутой. Она раздражалась и срывалась на меня. У нее стали появляться секреты. Она приходила на воскресные обеды со странными синяками и с еще более странными историями о том, как они у нее появились. А потом она перестала приходить. Наверное, устала постоянно их прятать.

Мне снова хочется сбежать от этой женщины, от этой незнакомки. Но любопытство по поводу ее дочери удерживает меня. Я чувствую, что ее история закончится плохо, и в качестве своеобразного самобичевания я должна услышать ее всю.

– Гарри был в армии майором, – продолжает она. – Он работал под руководством моего мужа и был гордостью нашего города: самый умный ученик в классе, самый красивый мужчина. Гарри раньше даже мне приносил цветы и навещал, когда никого не было дома. Он расспрашивал меня о моей вышивке и о церковном кружке шитья с, казалось бы, искренним интересом. Я и представить себе не могла, что он за чудовище.

Она словно бы рассказывает мне мою собственную историю, и слушать ее очень больно. Я готовила себя последние несколько месяцев, зная, что он в конце концов вернется домой; ненавидя себя за свои мечты о том, что он все же не вернется; перечитывая его обещания в письмах; молясь, чтобы он стал другим, чтобы моя любовь к нему изменила его. Я не хочу слушать продолжение истории этой женщины, но официантка никак не несет счет. Я кладу руки на колени и сжимаю их.