Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Преданность православию была делом принципа для основателей евразийства. Другим принципом была верность той наднациональной и сверхрелигиозной общности, которая на протяжении тысячелетий объединяла геополитическое пространство Евразии. Местом наиболее плодотворного скрещения обоих принципов виделась ранняя московская держава, где произошло «оправославление татарщины» – или если угодно, «туранизация» самой византийской традиции, как писал в 1925 году Н.С.Трубецкой. Восстановление доминант этого «московско-татарского православия» представлялось евразийцам весьма перспективным и составляло предмет их постоянных размышлений. Следует мимоходом заметить, что радикальность этого направления мысли скорее преувеличивается в публицистической литературе наших дней. Достаточно указать на московского публициста времен Ивана Грозного, по имени Иван Пересветов. В Сказании о Магмете, указанный сочинитель, вовсе не мысля о разрыве с православным мироощущением, рассматривает административные реформы турецкого султана Мухаммеда II и видит все основания для их переноса на русскую почву. «Чтобы к той истинной вере християнской да правда турецкая, ино бы с ними ангелы беседовали. А к той бы правде турецкой да вера християнская, ино бы с ними ангели же беседовали», – так звучал основной вывод Пересветова. В этом проекте можно отчетливо рассмотреть аналоги того «оправославления татарщины», об актуальности которого, как «лекарства против большевизма», писал через 400 лет князь Николай Трубецкой.

Крупнейшему нашему софиологу, С.Н.Булгакову, причина кризиса виделась в другом – а именно, в неверном определении баланса между духовной и светской властью. «В истории Церкви одна прямая линия соединяет Византию, Москву и Петроград, это одна церковно-историческая эпоха – несомненного, открытого, решительного цезарепапизма, при котором носителем церковного единства является император». Поскольку гарантом правильного разделения властей философу виделся римский папа, оставалось сделать вывод о возвращении к какой-то форме унии с католической церковью, от «мирного сосуществования», предшествовавшего разделению церквей (1054) – до Флорентийской унии (1439), когда последние византийцы пошли на поклон в «Первый Рим». Как можно заключить из текста цитированного сочинения «У стен Херсониса», Булгаков готов был в 1923 году пойти даже на такую откровенную капитуляцию. Работа не была напечатана, философ впоследствии отказался от высказанных в ней упований, но текста все же не уничтожил. Помнить о ней полезно, поскольку эти взгляды имели достаточно глубокие корни в истории «петербургского периода» – от Чаадаева до Соловьева.

Известная книга Н.А.Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма» вышла в свет в конце 1930-х годов, и многим на Западе открыла глаза на загадку успеха нового движения. В русской истории после татаро-монгольского нашествия философ увидел одну и ту же «волю к теократии», нашедшую себе воплощение сначала в московской, затем в петербургской и, наконец, в большевистской, «новомосковской» империи. Исторические основания такого взгляда очевидны, так же как то, что прообразом этих держав во многом служила империя византийская. На последних страницах книги Бердяев к такому выводу и пришел. В предвидении нового «витка истории» он призвал не повторять ошибок прошлого, а пуще всего – «очиститься и освободиться от печати царства кесаря, которая лежит на церкви со времен Константина». Дальнейшая перспектива виделась философу в совмещении учения церкви с разработанной им «системой персоналистического социализма». Разбор этой системы выходит за рамки нашей темы. Что же касалось «печати Константина», то в истории византийской церкви было еще одно, не менее глубокое влияние.

Мы говорим о «печати Святых Отцов», в решающей степени определившей облик православного вероучения. Было у них намечено и достаточно цельное учение о пребывании церкви в миру, равно как о «смысле истории» в целом. Внимательно изучивший этот вопрос крупнейший отечественный богослов XX века Г.Флоровский пришел к выводу, что это, византийское начало в русской истории по сути еще и не воплощалось. Точнее сказать, до времени Сергия Радонежского, и даже на протяжении всего следующего столетия, такая возможность сохранялась и до известной степени была реализована. «Кризис русского византизма в XVI-м веке был с тем вместе и выпадением русской мысли из патристической традиции». Несмотря на такой вывод, мыслитель усмотрел целое множество «осколков и искорок» этого византийского наследия, уцелевших в культуре московского, а затем и петербургского периода. Не совмещаясь в единую картину, все это говорило о возможности сложения таковой в чаемом будущем. «Патристика, – соборность, – историзм, – эллинизм, – все это сопряженные аспекты единого и неразложимого задания», – так завершил Г.Флоровский свой главный труд, впервые вышедший из печати за границей, в 1937 году.