Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Очерченные здесь в самых общих чертах теории дают первоначальное представление о широте и разнообразии мнений, высказанных в трудах крупнейших православных мыслителей XX века о глубинных причинах крушения «петербургской империи» и перспективах ее восстановления. Внимательный взгляд может заметить в них одну общую черту – а именно, убеждение в том, что кратчайшим путем к решению этого масштабного комплекса проблем долженствует служить мысленное обращение к истории византийского государства и церкви.

Византийские образы

Ключевую роль в сложении «петербургского текста» суждено было сыграть пушкинской поэме, получившей простое название «Медный всадник». Листая страницы поэмы, определенной в подзаголовке как «петербургская повесть», мы встретимся с удивительным богатством наблюдений и выводов. Однако церковная проблематика на поверхности текста предельно сглажена. Для примера обратимся к описанию действий Александра I – наследника и, так сказать, представителя Петра Великого во время наводнения: «…На балкон / Печален, смутен, вышел он / И молвил: „С Божией стихией / Царям не совладеть“». Между тем, А.С.Пушкин мог располагать значительно более выразительными сведениями. Так, жители города рассказывали, что, осматривая разрушения, произведенные стихией, Александр I услышал, как кто-то в толпе сказал: «За грехи наши Бог нас карает». – «Нет, за мои», – якобы пробормотал царь. Следы знакомства с этим, получившим достаточную известность в свое время преданием, можно видеть в тексте поэмы немного выше цитированного отрывка, а именно в строках 199–200: «…Народ / Зрит Божий гнев и казни ждет». Однако возможности, предоставленные им, остались непроявленными – или, во всяком случае, ослабленными. Тем менее заметна в тексте поэмы перекличка с греческими мотивами в целом. Кому не памятны строки: «И всплыл Петрополь как Тритон, / По пояс в воду погружен». Греческое имя российского города упомянуто здесь просто в пару к Тритону – сыну морского бога Посейдона от одной нереиды. Сей колоритный персонаж бил своим рыбьим хвостом и резвился на страницах трактатов эллинских мифографов, но к греческой церковной культуре он никакого отношения не имел. Зная, что текст «Медного всадника» продуман насквозь, мы могли бы обратить внимание на те слова, которыми завершается поэма: «…У порога / Нашли безумца моего, / И тут же хладный труп его / Похоронили ради Бога». На современный вкус, тут есть недосказанность. Не случайно в известном телевизионном фильме артист И.Смоктуновский, божественно прочитав поэму, по воле режиссера сделал паузу вслед за последней строкой – а затем вполголоса интонировал небольшой фрагмент из Вступления, с его парадным описанием Петербурга. Сам автор не видел необходимости в финальном примиряющем аккорде. Тема его повести, как и ее герой, растворяется в прибрежном песке Петербурга и в Боге – но не в триумфе невской столицы, тем более не в речитативе церковной службы.