Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Фон, на котором разворачивается присутствие аналитика, – называть ли его «эмоциональным» или «дружеским» – не играет при этом сколько-нибудь значимой роли. Он может оставаться предельно скупым, но сохранять напор, который долакановские аналитики регистрировали чисто эмпирически. Отсутствие теоретического аппарата для его описания и побуждало их сосредоточиться на вопросах контрпереноса, живо интересуясь моментом утраты собственной беспристрастности и тем, не противоречит ли поддержка, оказываемая анализанту, принципу нейтральности самого аналитического процесса.

Поднимая вопрос аналитического акта на уровень желания, Лакан говорит о чем-то гораздо более конкретном. Он снимает проблему господства или самокритичности аналитика и тем самым проблематизирует способ, каким присутствие аналитика на месте объекта желания побуждает субъекта действовать вопреки неразрешимому конфликту, возникшему в ходе сексуации полом. Ошибочное представление об индивидуальной природе этого конфликта, его производности от фактов биографии и уникальной этиологии невроза имеет неаналитические корни. Хотя каждый субъект находит свой, более-менее оригинальный путь к ее признанию, неизбывность отцовской метафоры в области пола едина для всех.

Столкновение с отцовской метафорой в анализе лишь позволяет подступиться к определению такого ключевого инструмента, как перенос. Чаще всего в центре здесь оказывается так называемая фигура аналитика, которой анализант предположительно дарит самое драгоценное – свою любовь.

Любовь эта долгое время считалась оживлением, актуализацией чувств анализанта к собственным опорным объектам. Тем не менее замечание Лакана о ее принципиальной новизне и несоотносимости с любыми прежними привязанностями было встречено умеренным одобрением тех, кто по своим причинам стремился размежеваться с классическим фрейдизмом и его культом переноса как повторения отношений с фигурой из прошлого. Вместе с тем другой, более сильный лакановский тезис остался без должного внимания, поскольку он состоял не просто в том, что в аналитика влюбляются заново в силу особой для субъекта ситуации анализа, но и что сама влюбленность является чем-то совершенно иным в силу беспрецедентности аналитической сексуации и формируемого в ней желания. Сходная фрейдовская интуиция о переносе как о чем-то никогда ранее в любовной жизни субъекта не случавшемся подкрепляется тем, что анализ представляет собой средство размежевания с любовным опытом в рамках сексуации прежнего типа, который, как известно, всегда является опытом расщепляющим.

Отсюда и происходят затруднения Фрейда с операционализацией «любви» – слова, полностью принадлежащего той территории, которую анализ побуждает субъекта покинуть. Используемая для описания процессов на границе сексуации пола, любовь оказывается лишь приманкой, крючком для входящего в анализ. Заглотившего этот крючок тащит в неведомые воды.

Однако средством сексуации в аналитическом опыте выступает вовсе не любовь, а тревога аналитика, лишенная такого важнейшего свойства навязчивого симптома, как возможность присвоения ее другим субъектом, в частности анализантом. Этот интуитивно схваченный аналитиками на практике факт как раз и вызывает к жизни образ специалиста с поистине ангельским терпением, откуда рукой подать до презумпции «нейтральности» и отсутствия в желании аналитика всего, что могло бы сделать его полноценным, а не сугубым «желанием анализировать», чего от аналитика вкупе со всеми предосторожностями продолжают ожидать даже после Лакана.

Предписание это, предпринятое с целью очертить, отделить аналитическую деятельность от прочих, неизбежно сводит обязанности специалиста к тому, что Лакан называет «трудом» как подчинением требованию добросовестно исполнить некий долг. Подобное восприятие представляет собой очевидное отклонение от психоаналитической линии, поскольку совершает подмену тревоги, связанной с желанием аналитика, тревогой аналитика по поводу собственной позиции.

В отличие от сексуирующей тревоги, тревога аналитика, вызванная предъявленным к нему требованием со стороны высшей инстанции, представляет собой пере-адресуемый объект, прекрасно известный невротику навязчивости. Здесь обращаются к Другому за удостоверением того, что аналитическая практика хорошо отрегулирована, а черта, которую аналитик никогда не переступит, остается незыблемой.