Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Впрочем, такие последствия могут быть порождены и самим анализом, и различными сопутствующими обстоятельствами. Клиницисты имеют обыкновение ретроспективно присваивать их себе, и зачастую небезосновательно – в чем их деятельности не откажешь, так это в оплодотворяющем, творческом начале. Само желание Фрейда, выкристаллизованное в работе с истерическим пациентом, который не способен взять нечто от мужчины и вернуть ему это в преобразованном виде (например, в виде ребенка), склоняет специалиста приписать себе в изменении жизненной траектории анализанта значимую роль. Отцовская метафора присутствует здесь настолько отчетливо, насколько это вообще возможно. В то же время, задним числом оказываясь в роли повитухи, свахи, первого мужчины или кого угодно еще, аналитик неизменно прерывает свое воздействие в момент возможного перехода к реализации анализантом своего намерения, следуя жесткому фрейдовскому ограничению пределов аналитического участия в подобных событиях. Будучи лишен права на непосредственную вовлеченность, аналитик тем выше ценит перемены в жизни анализанта, чем менее они инспирированы его прямым вмешательством.

В этом смысле культ «кардинальных изменений», связанных с результативностью, высоко котирующейся в Воображаемом честолюбивого клинициста, должен быть развенчан. Даже если результатом анализа становятся достаточно глубокие изменения, не следует переоценивать их значимость. Осторожность аналитика, предупреждающего, что от анализа не стоит ждать радикальных метаморфоз, в полной мере отвечает режиму взаимодействия, при котором рассчитывают не столько на подтверждение субъектом масштабности аналитических последствий, сколько на проявление его лояльности к ним.

Иными словами, исходом претерпеваемых в анализе изменений становится не некое знаковое событие, а формы отправления желания. Последние при этом продиктованы логикой предложения объекта, обещающего иного удовлетворения.

Эти обещания перезапускают в анализанте ожидания, обнаруживающие отдаленное сходство с теми, что когда-то вызывала в нем речь реального отца, за исключением присущего ей требования. Там, где отец выказывал недовольство, аналитик лишь предлагает интерпретацию. Однако это частичное совпадение скорее соответствует задействованному в переносе Воображаемому анализанта, которое аналитик в начальных фазах анализа подтверждает опорой на собственную тревогу, вызванную претензиями субъекта на свою долю в наслаждении.

Вместе с тем объявить единственной работой аналитика улавливание и закавычивание всех попыток анализанта урвать прибавочное наслаждение типичными для его невроза средствами, вовсе не означает редуцировать анализ к простому осаживанию субъекта, демонстрации патовости его отношений с объектом. Итоговый отказ анализанта от наиболее характерных способов отправления наслаждения не тождествен способности осуществлять торможение источника своей одержимости и прерывать желание вновь и вновь штурмовать объект наслаждения вопреки испытываемой тревоге.

Даже допустив частичную эмпирическую достоверность этой схемы, в нее необходимо внести коррективы.

Сколь бы двусмысленны порой ни были запреты, которыми обусловливает свою деятельность специалист и с которыми встречается анализант, будет неверно сводить анализ к отработке определенного типа задержки, даже если именно этим аналитики зачастую и занимаются. При всей буквальности этих запретов они нацелены на нечто большее, чем туманно обозначенный «успех в лечении», а именно – на самую суть навязчивого повторения, которое субъект в анализ привносит.

Наряду со всем тем, что о навязчивом повторении аналитической теории уже известно, есть в ней менее очевидный элемент – адресованное Другому творческое побуждение, которое содержится даже в самом сильном, самом замкнутом на себя симптоме, лишающем субъекта доступа к Другому. Объясняется это тем, что непроанализированный субъект выступает носителем не столько невроза той или иной степени выраженности, сколько вторичной сексуации на базе отцовской речи во всех ее рассмотренных выше аспектах. Положение такого субъекта вынуждает его учить желать других, поскольку именно это он извлек из невнятной отцовской настойчивости. Такая по-своему уважительная причина не позволяет невротику расстаться с занятой им в ходе сексуации позицией, обрекающей его на непрестанное повторение одного и того же. Если субъекту удается от самых навязчивых проявлений своего симптома избавиться, заменив проповедь, которая адресована желанию своего ближнего, соблазном, который исходит от его собственного желания, то этот вполне достаточный итог аналитического вмешательства становится возможным лишь постольку, поскольку аналитик ничем не соблазнил анализанта и ничего ему не дал, кроме объекта а. Именно его субъект берет у аналитика в качестве своеобразного бессрочного займа, который использует для дальнейшего выхода за пределы достигнутой ранее сексуации.

* * *