«Метаморфозы» и другие сочинения

22. Тот Кратет,[514] Диогенов ученик, почитался в Афинах того времени как домашний Лар, — все дома ему были открыты, ни у одного хозяина не было такой тайны, чтобы Кратет появился не в пору, разборщик и уговорщик на всякую родственную ссору. Как о Геркулесе говорят поэты, будто по целому свету он чудовищ дерзких, человеческих и зверских, доблестью побеждает и землю освобождает, — так и этот философ был Геркулесом[515] против гнева и зависти, против похоти и скупости, против всех чудовищ — пороков души человеческой. Эту заразу он из душ изгонял, семейства очищал, злонравие укрощал — сам полуголый и с палкою тяжелой, даже родом-то он был из Фив, откуда и Геркулеса выводит миф. Так вот, Кратет, прежде чем стать истинным Кратетом, был из первейших фиванских граждан: род знатный, челяди множество, дом богатый, вход разукрашенный, сам хорошо одетый, именьями не обделенный. Но когда он понял, что от наследного имущества нет ему в жизни никакой опоры, что все богатства на свете неверны и ненадежны и для хорошей жизни бесполезны <…>

23.[516] Не так же ли прекрасный корабль, мастером сработанный, внутри крепко сколоченный, снаружи красиво расписанный, кормило послушное, мачта высоченная, щегла[517] отменная, вершина приметная, паруса так и блещут, все снасти к употреблению удобные и к посмотрению приглядные, — но если кормчий им не управляет и бурям его предоставляет, то со всеми этими отличнейшими средствами как скоро он или ко дну пойдет, или на скалах погибель найдет!

Впрочем, так же и врачи: когда входят они посетить больного и видят полон дом прекрасных картин, потолок штучный и позолоченный, в опочивальне вкруг одра стоят толпою мальчики и юноши, то от этого никакой врач не скажет больному: «Бодрей!» Нет, он рядом подсядет, руку больного погладит, нащупает жилу, пульса уловит частоту и силу, и если что не в порядке, то скажет больному: «Плохи дела!» И вот богачу запретили пищу. С того дня в роскошном своем жилище крошки хлеба он в рот не берет, хотя все его прислужники веселятся и пируют вволю. В таком положении нет от богатства никакого вспоможения.

О БОЖЕСТВЕ СОКРАТА

DE DEO SOCRATIS

Перевод А. Кузнецова[518]

1. Платон все в природе, что относится к существам главенствующим, разделил на три части и определил, что высшие — боги. Высшее, среднее и низшее следует понимать не столько в обособлении мест, но, скорее, в достоинствах природы, которых не одно, как мы знаем, не два, но множество. Однако ради понятности он начал с распределения мест. Как и требует величие, уделил он бессмертным богам небо, и одних из этих небесных богов мы постигаем зрением, других же исследуем разумением. Наше зрение распознает, конечно,

вас, о яснейшие мира
светочи, те, кто ведет по небу года стремленье.

Но не только они — существа главенствующие, дня творец и Луна, соперница Солнца, ночи украшение. Рогатая она или половинная, растущая или полная (ибо разнообразно лик ее пылает, и чем далее от Солнца она отступает, тем более она сияет, и соответствует удалению сила ее освещения, и месяцам мера ее возрастание, а после — равномерное убывание), владеет ли она собственным блеском и постоянным (или), как считают халдеи, одна часть ее обладает светом, другая лишена сияния, и она, многообразная, пестрый свой лик поворачивая, вид свой меняет; или вся она обделена собственным пыланием и нуждается в приемном свете, и тело ее, плотное и гладкое, подобно зеркалу некоему, лучи Солнца, или в стороне, или напротив нее стоящего, похищает и, если воспользоваться словами Лукреция, «отметает от тела чужой свет».

2. Какое бы из этих двух мнений ни было верным, — а в другой раз я рассмотрю это, — никто, грек он или варвар, не замедлит признать, что и Солнце и Луна — боги, и, как я сказал уже, не только они, но еще и пять светил, которые обычно люди невежественные называют блуждающими, хотя они в беге определенном и постоянном, не отклоняясь, совершают божественной чередой путь упорядоченный и вечный. Различны, конечно, по виду их колесницы, но всегда с одной и неизменной скоростью они то вперед шествуют, то назад, с удивительной закономерностью сообразуясь с положением, кривизной и <наклоном> орбит, о чем хорошо знает тот, кто постиг закат и восход светил.

В число видимых богов включи, конечно, и остальные светила, если ты согласен с Платоном:

дождь приносящи Гиады, Арктур и двойные Трионы,

и других лучащихся богов, которые небесный хоровод, как мы видим погожей порой,

в ночь узорную суровой красотой, убранством грозным

венчают и окружают, и на этом, по словам Энния, совершенном «щите» мира мы созерцаем дивных огней бесчисленные чеканы.