Метаморфозы (СИ)

Тут на этого негодяя напал трепет, естественный цвет лица сменился бледностью, по телу выступил пот, то он переступал с ноги на ногу, то затылок, то лоб почесал, сквозь зубы бормотал какие-то слова, так что ни у кого не осталось сомнения, что он - причастен к преступлению. Но скоро снова в нём заговорила хитрость, и он принялся от всего отпираться и уверять, что показания врача - ложны. Тот, видя, как попирается достоинство правосудия, да и пятнается его честность, с усердием стал опровергать мерзавца, пока, наконец, по приказу властей, служители, осмотрев руки раба и отобрав у него перстень, не сличили его с печаткой на мешочке. И это сравнение укрепило прежнее подозрение. Он не избежал, по греческим обычаям, ни колеса, ни дыбы, но, вооружившись упорством, выдержал все удары и даже пытку огнём.

 Тогда врач сказал:

- Не допущу, чтобы, вопреки божеским установлениям, вы подвергли наказанию этого не повинного юношу, как и того, чтобы раб, издевавшийся над нашим судопроизводством, избегнул кары за своё преступление. Сейчас я представлю вам доказательство по поводу настоящего дела. Когда этот подлец старался купить у меня яда, я считал, что несовместимо с правилами моей профессии причинять кому бы то ни было гибель, так как медицина призвана спасать людей. Но, боясь, в случае если я не соглашусь исполнить его просьбу, как бы я не открыл отказом путь преступлению, как бы кто-то другой не продал ему смертоносного напитка или он не прибег бы к мечу или другому орудию для совершения задуманного злодеяния, я дал ему снотворное, мандрагору, вызывающую сон, подобный смерти. Нет ничего удивительного в том, что, доведённый до пределов отчаянья этот разбойник выдерживает пытки, которые представляются ему более лёгкими, чем угрожающая ему казнь. Но если мальчик выпил напиток, приготовленный моими руками, он - жив, отдыхает, спит и скоро, стряхнув оцепенение, вернётся к белому свету. Если же он погиб, если унесён смертью, то причины его гибели вам следует искать в другом месте.

Всем эта речь старца показалась убедительной, и тут же отправляются к усыпальнице, где было положено тело отрока. Не было ни одного человека из сенаторов, ни одного из знати, ни одного даже из народа, кто не устремился бы к тому месту. Отец открыл крышку гроба в ту минуту, когда сын, стряхнув с себя оцепенение, возвратился из царства мёртвых. Обнимая мальчика, отец вывел его к согражданам. Как был отрок ещё увит и обмотан погребальными пеленами, так и понесли его в судилище. Преступление раба и женщины было изобличено, истина во всей своей наготе предстала, и мачеху осуждили на изгнание, а раба пригвоздили к кресту. Деньги же по единодушному решению оставили у врача (как плата за снотворное снадобье). Такой-то конец обрела эта история старика, который в малый промежуток времени, испытав опасность остаться бездетным, оказался отцом двух юношей.

А меня меж тем вот как бросали волны судьбы. Тот солдат, который, не спросив продавца, присвоил меня без платы, по приказу своего трибуна, исполняя долг службы, должен был отвезти письма к начальнику в Рим и продал меня за одиннадцать денариев соседям, двум братьям, находившимся в рабстве у богатого господина. Один из них был кондитером, выпекавшим хлеб и печенья на меду, другой - поваром, тушившим мясные блюда с вкусными приправами. Жили они вместе, вели общее хозяйство, а меня предназначили для перевозки посуды, которая была необходима их хозяину в его путешествиях. Так что я вступил третьим в товарищество к этим двум братьям, и никогда до сих пор не была ко мне судьба так благосклонна. Мои хозяева имели обыкновение каждый вечер приносить в свою каморку множество остатков от пиршеств. Один приносил куски свинины, курятины, рыбы и других кушаний того же рода. Другой - хлеб, пирожки, блинчики, булочки, печенье и множество сладостей на меду. Заперев своё помещение, они отправлялись в баню освежиться, а я наедался свалившимися с неба явствами, потому что я не был так уж глуп и не такой осёл, чтобы, не притронувшись к этим лакомствам, ужинать сеном.

Долгое время эти проделки мне удавались, так как я брал ещё робко и притом незначительную часть из запасов, да и хозяева не могли заподозрить осла в таких поступках. Но вот, уверенный в невозможности разоблачения, я принялся увеличивать свою порцию, выбирать всё лучшее, пожирая куски пожирнее и лакомясь сладостями, так что братьев стало тревожить подозрение. И хоть им всё ещё и не приходило в голову, чтобы я был способен на что-либо подобное, тем не менее, они старались выследить виновника пропаж.

Наконец они стали обвинять один другого в воровстве, усилили слежку, удвоили бдительность и даже пересчитывали куски. В конце концов, один из них перестал стесняться и сказал другому: