Метанойя

— Полтора года в Афгане и, поверьте, не в штабе. Имею тяжелое ранение и боевые награды, — спокойно ответил он.

— Извините, — сказала Наташа совсем другим тоном, — я не знала.

— Ничего, — опять улыбнулся он, — вы же не знали.

И оба одновременно хмыкнули.

— Хорошо, Егор Николаевич, что вы хотели узнать?

— Понимаете, мне необходимо узнать не то, что написано в ваших рапортах по делу Изюмовой, я их читал, а то, что вы сами думаете об этой Изюмовой. Что вы чувствуете.

— Даже что я чувствую? — подняла бровь Норикова, — а у вас хватит полномочий на исследование моих чувств?

— Этого добра у меня хватает, — вздохнул Соколов и протянул ей свое удостоверение.

Наташа взяла и прочитала там, среди прочего: "Податель оного является личным представителем Председателя КГБ СССР и подчиняется только лично Председателю".

— Ого! Да вы, оказывается, товарищ старший лейтенант, птица высокого полета!

С большим трудом в тоне майора Нориковой можно было уловить язвительные нотки. Но Соколов уловил, широко улыбнулся, но ничего не ответил. И она это поняла и оценила, молча проклиная свой длинный язык.

— Итак, что я чувствую? Трудно сказать. Я ведь только с виду женщина, внутри я бесполый следователь и привыкла доверять фактам, а не чувствам.

— Что, даже легендарной женской интуиции не доверяете? — округлил глаза Егор.

— Ну, если только самую малость, — без улыбки ответила она, — так, чтобы не мешало расследованию.

— Понимаю. И все же?

— Если сказать обще, то что-то с ней не так, с этой Изюмовой. Но вот что? В ведьм, в разные чары и привороты я, извините, не верю. А даже если бы они и были, то доказать их нельзя.

Соколов покивал.

— А вот, например, вы не замечаете ничего странного во влюбленности вашего шефа?

— В смысле?

— Да, в прямом смысле, Наталья Васильевна. Что мы с вами в кошки-мышки играем? Скажите прямо, не находите ли вы что-то странное в этом его неожиданном всплеске чувств?

— Ну, — она замялась, — в романах пишут как раз про такую любовь с первого взгляда.

— А в жизни? — настаивал Егор.

— Знаете, — решилась Норикова, — мне показалось странным, что он уверен, будто его Варваре нельзя дать и тридцати лет, хотя лично я вижу женщину в середине пятого десятка, сорок пять — сорок шесть, никак не меньше. А учитывая, что по документам ей вообще пятьдесят четыре, то… Понимаете, пятидесятичетырехлетняя женщина при определенных условиях и умении может выглядеть на сорок пять, но ее никак нельзя принять за двадцатипятилетнюю. Конечно, любовь слепа, это всем известно, но не настолько же! Как вообще возможно так ошибаться?

И Егор уловил в ее голосе обиду. "Ого! — подумал он, — да она сама, похоже, неровно дышит к Немировичу. Учтем". Сказал же он другое:

— Согласен. Еще что-то?

— Ничего. Ну, кроме того, что знавшие ее и рассказывавшие о ней всякое, были очень убедительны. Я даже склонна бы им поверить, если бы такое было вообще возможно.

— Вы убежденная материалистка?

— Материалистка, коммунистка, атеистка. А как иначе?

— Ну, да. А еще спортсменка и просто красивая девушка.

— Не смешно.

— А я и не смеюсь. Значит, нет сверхъестественного?

— Нет! — отчего-то разозлилась Наталья.

Егор включил "ускорение" на полную мощность и, не торопясь, встал. Норикова по его ощущениям застыла. Он подошел к шкафу, открыл его и посмотрел внутрь. Отделение для одежды пустовало. Соколов забрался в него и прикрыл изнутри дверцы. После чего мысленно дал отбой ускорению и затих.

* * *

— Нет! — отчего-то разозлилась Наталья, глядя на Соколова, да так и застыла с открытым ртом. Потому что никакого Соколова на стуле не было. Вот он только что, одно мгновение назад был, а в другое мгновение его нет. Она с удивлением огляделась — кабинет был пуст. Понимая глупость положения, она заглянула под стол. Под столом тоже никого не было.

Наталья нерешительно встала, сердце ее колотилось. На ставших словно ватные ногах она подошла к двери, и выглянула в коридор. Коридор тоже был пуст в обе стороны. Она задумчиво закрыла дверь, повернулась и взвизгнула от неожиданности — Соколов сидел на том же самом стуле, как ни в чем не бывало.

* * *

Егор замер в шкафу, включив "рентген" на малую мощность, так чтобы только ближние к нему стенки шкафа стали для него прозрачными. Когда растерянная и недоумевающая Норикова выглянула в коридор, он опять врубил на полную мощность "ускорение", вышел из шкафа, аккуратно прикрыл дверцы, и сел на прежнее место. После этого "ускорение" отключил. Тут же услышал звук закрывающейся двери и почти сразу — визг.

Он, не торопясь обернулся и увидел застывшую у дверей абсолютно голую Норикову. "Блин! Я же забыл выключить "рентген"!" — понял Егор, тут же его отключая, но было уже поздно, глаза картинку зафиксировали, по инстанции отправили в мозг, а мозг предъявил ее Егору, от чего он покраснел до корней волос. Так уж его организм устроен с детства, чуть что — в краску, прямо, беда какая-то!

И вот они смотрят друг на друга: в изумлении прикрывшая ладошкой рот майор Норикова и сидящий на стуле старлей Соколов с красным как свекла лицом. Наконец, Егор сумел выдавить: