Метанойя

— Ничего особенного, секретная разработка. Извините, не могу рассказать. Сейчас мы зададим ей пару вопросов. Вы можете взять бумагу, ручку и составить протокол допроса?

— Да, конечно, я сейчас, быстро! — крикнула Норикова, выбегая из кухни.

— Да можно не торопить… — Егор замолчал, обнаружив, что ее уже нет рядом.

Он сел напротив Изюмовой и подвинул ее сумку к себе, решив посмотреть, что там после допроса.

Вбежала Норикова с бумагой и ручкой и села за стол сбоку.

— Я готова!

— Приступим. Ну, шапку там сами потом заполните, место оставьте.

— Ага.

— Итак, гражданка, — обратился Соколов к Изюмовой, — назовите вашу фамилию, имя и отчество.

И неожиданно услышал в ответ:

— Петракова Анна Петровна.

Они с Натальей переглянулись.

— Это ваше настоящее имя?

— Да, так назвали родители.

— А откуда взялась Изюмова?

— Это имя я взяла себе в 1941 году у одной убитой девчонки цыганки.

— Зачем?

— В целях маскировки возраста.

Егор с Натальей опять переглянулись, и Соколов решился задать следующий вопрос:

— Число, месяц, год рождения?

— Тринадцатое ноября 1880 года от Рождества Христова.

Соколов выдохнул и машинально задал следующий вопрос:

— Число полных лет?

— Сто шесть.

— Ничего себе, наш полковник молоденькую себе нашел! — нервно хихикнула Норикова. И тут же спросила тревожным голосом:

— А она не врет?

— Нет, в этом состоянии она не может врать, — покачал головой старший лейтенант и продолжил допрос:

— Кто приказал вам приворожить полковника Немировича?

— Хозяин.

— Фамилия, имя, отчество "хозяина"?

— Я не знаю. У нас в селе его называли просто "колдун".

— Почему вы называете его хозяином?

— Он инициировал меня как ведьму.

— Как и когда это случилось?

— Я тогда молодой была, глупой еще, тринадцать только стукнуло…

* * *

Нюрка, тринадцатилетняя единственная дочка мельника, умирала. Никто не знал, что делать, местный фельдшер сказал, что это туберкулёз, да еще и в запущенной форме. Надо, говорит, в город везти, но сказал это с таким сомнением, что сразу стало понятно, что в излечение он не верит.

Мать Нюрки умерла при родах, а ребенка спасли. И вот Петр Аркадьевич Петраков, так и не женившийся после смерти супруги и единственным светом в окне для которого была дочь Нюра, решился на шаг, который мог сделать его изгоем в обществе.

Жил у них в селе мужик, которого и звать-то никто не знал как, но все называли просто "колдун". Жил изгоем, не сеял, не пахал, на что жил — никто не знал. Иногда исчезал на долгие месяцы, а то и годы. Но только о нем начинали забывать, как он вновь объявлялся.

И не менялся колдун, сколько его все знали, все выглядел лет на сорок с хвостиком. И деды его таким помнили, и прадеды. Рассказывали, что и дом его поджигали, и на вилы брали, даже два раза в острог сажали. А он через несколько дней опять появлялся — живой, здоровый, хоть бы что ему. Только те, кто ему зло сделал, через некоторое время умирали — кто от чего, но умирали обязательно.

Местный батюшка, отец Георгий, говорил, что это сатанинское отродье, за грехи нам посланное. Надо молиться больше и поститься, да на храм денег не жалеть. Ну, ясно всем, что попы говорят, когда не знают, что сказать! Не по зубам ему колдун оказался. Впрочем, колдун священника словно и не замечал, как того и не было. А отец Георгий как бы и рад этому был.

Поговаривали на селе, что может колдун болезни излечивать, вот только больно дорого берет. Да и от церкви отлучить могут, если прознают. Только родителю Нюркиному было уже все равно, когда свет его очей, доченька любимая и единственная, умирала у него на глазах.

Вот и пошел он к колдуну, изба его на самом краю села стояла, практически, в лесу уже, подальше от других домов. Никто не хотел с ним по соседству жить. Тот встретил его на пороге и в дом не пригласил.

— Чего надо, Петраков? — были его первые слова.

Петр Аркадьевич снял шапку, и, сминая ее в ладони, непривычным и неожиданным для себя самого просительны тоном, начал говорить:

— Дочка у меня болеет, помрет скоро. Вылечил бы ты ее, а уж я в оплате не поскуплюсь.

— Что же, и мельницу отдашь? — ехидно спросил колдун, острым черным взглядом будто пригвоздив мельника к земле.

— Мельницу?! — аж задохнулся от возмущения мельник и тут же сник, вспомнив о дочке, — на что она мне без Нюры? Забирай.

Колдун, продолжая сверлить его взглядом, хмыкнул:

— Людишки никогда не меняются. Все равно ведь помирать придется, не сейчас, так через двадцать — тридцать лет, какая разница? Не о дочке ты думаешь, мельник, о себе. Мол, лишь бы она раньше меня не умерла, а там что с ней будет, тебе наплевать. И согласишься ты на мое предложение, зная, зная, что проклянет ваш Бог твою дочь после моего излечения. Но тебе все равно, лишь бы сейчас тебе хорошо было. Все вы такие…

Колдун презрительно поморщился, а потом вдруг как крикнет злобно:

— На кой мне твоя мельница сдалась, дурак старый? Неужто я муку молоть буду?