Метанойя

— Что ты собиралась колдовать на ней?

— Нужно было подчинить себе майоршу, чтобы не лезла в мою биографию.

Егор подвинул пакет с ватой Нориковой, та быстро схватила его и спрятала за спину.

Соколов обернулся к Изюмовой:

— Еще что-то здесь брала?

— Нет. Сначала хотела волосы взять с расчески, на них тоже можно колдовать, хотя и немного труднее. Но когда нашла это, то лучшего и желать было нельзя.

— Как ты попала в квартиру?

— Есть знакомый вор-домушник. Он и открыл.

— Как узнала, что она под тебя копает?

— Подсмотрела отчет в портфеле у Немировича.

Егор встал:

— Сидеть здесь, не шевелиться.

И, обращаясь к Наталье:

— Возьми пистолет и последи за ней. Хотя ничего не должно произойти, но мало ли… Глаз с нее не спускай. Я через пять минут буду.

— Сделаю, — кивнула Наташа.

Соколов вышел в соседнюю комнату и уже оттуда телепортировался в морг. Там он нашел какие-то огромные ножницы и прошел в холодильник. Быстро отстриг несколько волос у первой попавшейся покойницы, завернул их в пакет, и телепортировался назад, в квартиру Нориковой.

Зайдя на кухню, увидел, что ничего не изменилось. Изюмова молча сидела за столом, глядя в одну точку, а Норикова стояла сбоку, не сводя с нее пистолет. Егор подошел к ведьме:

— Слушай меня внимательно. Сейчас ты встанешь и выйдешь из квартиры. Тебе удалось найти только вот эти волосы и больше ничего.

Он передал Изюмовой пакет с волосами, та спокойно положила его в сумку.

— С Нориковой ты не встречалась, меня не видела. Просто зашла, нашла волосы на расчёске и вышла обратно. Всё ясно?

— Да.

— Сейчас встаёшь, уходишь из квартиры, а когда выйдешь из подъезда, забудешь все, что здесь было. Будешь помнить только то, что я сейчас сказал. Иди.

Изюмова молча встала и дерганой походкой марионетки пошла к двери, прикрыла ее с той стороны, захлопнув английский замок и стала спускаться по лестнице.

Егор выключил свет на кухне и подошел к окну. Наталья встала рядом. Вот хлопнула дверь подъезда и вышла Изюмова. Было видно, что она вдруг остановилась, оглянулась вокруг, а потом уже нормальным быстрым шагом пошла к выходу со двора.

* * *

Проводив спешащую ведьму взглядом, Наталья Васильевна обернулась к Соколову:

— Егор Николаевич, а вы есть не хотите? Я, если честно, с утра не ела.

— Очень хочу, — ответил тот, — мы, покойники вообще очень прожорливые.

— Ой, не пугайте меня, пожалуйста, товарищ старший лейтенант, мне и так уже плохо от всего произошедшего.

— Да я и не пугаю, — пожал плечами Егор, — официально я и правда сейчас мертв и в данный момент лежу в морге. И с этим придется смириться, товарищ майор.

— Хорошо, — ответила та, — но только вы мне все расскажете.

Они посмотрели друг на друга и вдруг захохотали. Так и хохотали минут пять, хватаясь в темноте за животы и не в силах успокоиться, каждый думая про себя одно и то же: "Это у меня нервное". Наконец, Наталья, первой справившись со смехом, сказала Егору:

— Вы идите, в комнате посидите, телевизор посмотрите, а я сейчас быстренько что-то приготовлю.

— Давайте я вам помогу! — встрял Егор с инициативой, тут же отвергнутой, как непродуктивная. Поэтому он подошел к окну кухни, плотно задернул шторы, чтобы можно было, наконец, включить свет. Самое время Наталье Васильевне с работы вернуться. Потом прошел в комнату и там проделал такие же манипуляции, после чего сел на диван и включил телевизор, подумав про себя при этом: "все как в настоящей семье — жена на кухне, муж — на диване перед телевизором". И еле сдержался, чтобы опять не заржать.

По телевизору шла программа "Время". Но это уже была не совсем застойная новостная программа, это уже было что-то переходное от полной цензуры до условной свободы слова. Почему условной? — Потому что полной свободы слова не бывает никогда и нигде, что бы кто об этом ни думал и как бы ни считал. Бывают только те или иные формы и виды цензуры, более или менее скрытые.

А на голубом экране диктор Игорь Кириллов тревожным голосом сообщал о чрезвычайном происшествии: начальник одной из воинских частей КГБ застрелил своего подчиненного из табельного оружия в порыве ревности к своей жене. Ни номер части, ни фамилии фигурантов не назывались, что было обосновано тайной следствия.

И Егор опять задумался о том, насколько вообще может быть свободна пресса, чтобы не стать предвзятой и продажной? Насколько журналист способен быть непредвзятым? Очевидно, что ровно настолько, насколько он человек. А каждый человек предвзят в той или иной степени. У каждого есть свои убеждения, своя правда. Свои объяснения происходящего вокруг. Сам он еще в середине 90-х прошлого варианта истории понял, что прессе верить нельзя. Никакой. Вообще никакой, без единого исключения. Потому что все журналисты не излагают события так, как они есть, а интерпретируют их, исходя из личных убеждений и предубеждений, способности к анализу, задания редакции, которое они сейчас выполняют и общей редакционной политики. Мудрость о том, что, кто платит за ужин, тот девушку и танцует, в полной мере применима к прессе во всех ее видах.

От грустных размышлений его оторвал голос Нориковой: