Метазоа. Зарождение разума в животном мире

Дикие дельфины иногда удивительно тесно взаимодействуют с людьми. Несколько лет назад я наблюдал одинокого дельфина, который регулярно навещал залив Кэббидж-Три, морской заповедник неподалеку от Сиднея, где разворачивались события, описанные в моей предыдущей книге, «Чужой разум». Этот дельфин, хорошо известный всему побережью, – самка; я уверен, что с ней до сих пор все в порядке, хотя, насколько мне известно, в тех местах ее не видели уже пару лет. Потеряв свою стаю, она живет сама по себе, но не похоже, чтобы такой необычный для дельфина образ жизни как-то особенно ее беспокоил. В тот день в воде болталась толпа купальщиков, многие – исключительно с целью увидеть дельфина. Мы держались на расстоянии, но дельфиниха без опаски приближалась к людям. Особенно ей понравился молодой человек с рыжими волосами. Когда он нырял, она стремительно подплывала и чуть ли не тыкалась в него носом снова и снова, словно хотела поцеловать. Я не знаю, почему она выделила его из толпы{247}. Некоторые люди как-то по-особому движутся в воде – может, дело в том, что они не суетятся, но похоже, что у них есть какая-то особенность, которая привлекает животных. У Мэтта Лоуренса, первооткрывателя Октополиса, она точно есть. Осьминоги всегда не прочь поиграть с ним и так и норовят по нему полазать. Видимо, рыжий парень вызывал у одинокой дельфинихи те же чувства.

Роль суши и роль моря

Как только входишь в море и с головой погружаешься в воду, кое-что меняется моментально – мир окрашивается в другие цвета, ощущается давление воды. Однако в верхнем, переходном слое, толщина которого зависит от конкретных условий, жизнь все еще может напрямую питаться энергией солнца.

Фотосинтезирующий планктон, разнообразные водоросли и кораллы, живущие с ними в симбиозе, во множестве населяют эту неглубокую, освещенную солнцем зону. Животным, обитающим ниже, солнце помогает видеть, но энергии поставляет мало; единственный доступный ресурс здесь – другая живая материя. Ныряя под крутыми утесами в заливе Джервис, мы резко преодолели эту грань: свет померк, как только мы прошли сквозь тонкий освещенный слой. Рядом был скальный отвес, населенный прикрепленными животными, отфильтровывающими органические частицы. Погрузившись на небольшую глубину, мы оказались в совершенно другом мире.

Абиссальные глубины океана расположены гораздо ниже уровня, доступного дайверам. Исследователь осьминогов Брет Грасс провел годы, просматривая видеоданные, полученные с дистанционно управляемых подводных аппаратов, работающих на глубине около 750 м. Обычно на экране как будто бы идет снег: во тьме дрейфуют бледно-серые частички. Этот снег – органический материал, опускающийся из верхних слоев воды: панцири зоопланктона, другие отброшенные за ненадобностью части, мусор и остатки тел.

Адский вампир, которого изучает Брет, обитает в зоне, крайне бедной кислородом. Выжить здесь способны немногие – уединение обеспечивает кальмарам безопасность. Они питаются, вытягивая длинные нитеподобные щупальца, которыми собирают частички органического снега. Гости на экране появляются нечасто; за четыре года Брет увидел всего семь или восемь вампиров.

Суша занимает треть поверхности Земли, но обитает на ней около 85 % всех видов живых существ, по крайней мере если считать только многоклеточные организмы{248}. (Пока не очень ясно, как обстоит дело с бактериями и им подобными.) Поворотный пункт – момент, когда суша обогнала море по разнообразию видов, – случился где-то в последние 100 миллионов лет, относительно недавно по временной шкале этой книги, и с тех пор дисбаланс сохраняется.

Естественным образом напрашивается предположение: несмотря на то что первые стадии эволюции прошли в воде, после колонизации суши ее темп ускорился. Герат Вермей, выдающийся биолог из Калифорнийского университета в Дэвисе, посвятил этой теме целую серию статей. Вермей работает в основном с моллюсками. Этот ученый весьма оригинально мыслит: он проводит ряд неоднозначных аналогий между биологической эволюцией и деятельностью человека. Вермей описывает эволюцию в терминах экономической конкуренции, гонки вооружений, вторжений и набегов. Я, превращающийся в любителя, оперируя столь гигантскими временными шкалами, порой сомневался, стоит ли описывать ход биологической эволюции в терминах, заимствованных из наук о людских конфликтах, особенно в последних главах, где речь идет как раз о вторжении и колонизации. Вермей, напротив, не стесняется в сравнениях, и не потому, что считает их безобидной образной формулировкой, но потому, что убежден, что степень сходства здесь действительно высока и в обоих случаях действуют одни и те же закономерности.

Еще один интересный факт: Вермей ослеп в возрасте трех лет. Всю свою научную деятельность, в том числе превосходные исследования раковин моллюсков, он осуществляет без опоры на зрение.