Метели ложатся у ног

Она качала головой, пела и видела перед собой Едэйка.

— Не выйдет у тебя ничего, Едэйко!.. Не выйдет! — Она качала головой. — Опоздал ты родиться, парень… Не те времена. И девушки не те, Едзйко!..

Одно имя жениха выворачивало душу. И Полина запела другую народную песню — счастливой женщины:

Говорят про меня — плохая,
ни сердца нет, ни ума,
Напрасно так говорят.
Ой-ей-йе!
Напрасно клевещут!
Я ли в том виновата,
что достался красивый муж?
Я ли в том виновата,
что меня муженек мой любит,
резвой важенкой величает,
а других он так не зовет!
Потом Полина запела ещё одну песню. Грустную:
Нет у меня и хороших саней,
нет у меня и красивых оленей,
не радугой сукон расшита паница —
ветер лохмотья треплет на мне.
Нет у меня горностаевой шапки,
есть у меня только муж нелюбимый.
Нет, не хочу горностаевой шапки,
паницы нарядной, пожалуй, не надо, —
было бы только четыре оленя —
сильных оленя и быстрых оленя.
Поеду туда, где солнце встает,
поеду туда, где любимый живет!
Мне будет светло, будто в солнечный день.
С ним я всю тундру пройду — не устану!
Нет, не устану!

— Всю тундру пройду — не устану… — вздохнула Полина, отложила шитье и задумалась. Потом она достала из тучейки письмо, которое получила в день последнего звонка. Много раз читала его, и снова захотелось прочитать. Полина медленно развернула листы, исписанные размашистым почерком.

«Здравствуй, Полина! Чтобы ты не гадала, кто пишет: это я, Иван Лаптандер. Ты, наверно, помнишь такого… Ваньку Лаптандера? Если не ты, так косички твои наверняка помнят. А нет — так вспомни, как ты облила чернилами мою тетрадь по алгебре… Не удивляйся, Полина, что пишу тебе. Друзья мои все разъехались: кто в тундру подался, кто учится, кто в армии служит. Я с теми, кто учится и служит в армии, переписываюсь, а ждать письма из тундры — дело безнадежное. Сама знаешь, как пишут из чума. От родных уже полгода нет писем, от ребят из тундры тоже ни строчки. А вдали от всего родного очень хочется знать, что там делается, что нового в школе? В колхозе? В тундре?.. Может, откликнешься, Полина? Напиши, расскажи обо всём интересном. Кстати, ты ведь тоже в этом году прощаешься со школой. Желаю удачи! Какие у тебя планы? В тундру, небось? Замуж? Шучу, конечно.

А я вот, видишь, почти год как в Ленинграде. Учусь на историко-филологическом. В пединституте. Скучать не приходится. Лекции, театры, кино, спорт — хожу в баскетбольную секцию. А город какой!..

Приезжай, Полина. Учиться приезжай. Всё сама увидишь…»

— Приезжай… — задумчиво повторила она. — Легко сказать…

Вошла Тамара Михайловна. Удивленно взглянула на лежащие на полу пимы, паницу, липты и тобоки, потом на Полину, прятавшую за спиной письмо, улыбнулась и спросила:

— Уж не на рыбалку ли собралась, Полина?

— На рыбалку. А что?

— Ничего. — Лицо учительницы сделалось серьезным. — Убирай всё — и пойдем.

В учительской их ждали директор, завуч, учителя.

— Мы тут посоветовались, Полина, — начал Геннадий Матвеевич, — и решили помочь тебе. Помог и учительский профсоюз. Решение ты приняла верное и, надо сказать, смелое. Ты и нам на многое открыла глаза. Что ж, счастливого пути! Учись хорошо, становись настоящим специалистом, — родители поймут тебя и порадуются вместе с нами, я в этом не сомневаюсь.

Директор пожал Полине руку и передал бумажный пакет. Полина машинально взяла его и только тогда поняла, что в пакете — деньги.

— Спасибо, — сказала она, краснея, и положила пакет на стол перед Геннадием Матвеевичем. — Только денег мне не надо. Я сама заработаю.

— Я знал, что ты так скажешь, — кивнул директор. — Конечно, деньги ты заработаешь. Но на это нужно время. А тебе нельзя оставаться в поселке. Пока ты здесь, отец не отстанет от тебя и в конце концов добьется своего. Так что бери деньги, не раздумывай, и собирайся в дорогу. Счастливого пути!.. Об отце и матери не волнуйся, они успокоятся и всё поймут.

— Спасибо вам… — сказала Полина, из глаз её брызнули слезы. Слезы бежали неудержимо, слезы радости — как дождик сквозь солнце.

XV

Сначала хапторки бежали резво. Потом сбавили ход, и вот уже нарты ползли еле-еле, неровными толчками. Травы под полозьями шипели, как перепуганные кошки. Голодные хапторки то и дело хватали ягель, глотали его вместе с комьями черной земли, а Микита бил их длинным хореем по спинам, по головам, тыкал костяным наконечником в упругие ляжки.