Метели ложатся у ног

Вечерами, когда усталая мать уезжала к оленям, мальчик забирался к бабке под теплое одеяло — до позднего вечера шла игра: бабка загадывала внуку загадки, внук отвечал.

— Два живота и четыре уха! Что это?

— Подушка!

Трудно представить себе ненецкую семью без загадок. Загадка в стойбище с незапамятных лет — первый учитель ребенка. А иначе нельзя. Каждому родителю хочется, чтобы его сын вырос не только сильным и ловким, но и смышленым, находчивым…

А днем, когда метели ложились у ног — земля убегала, и поднималось небо над чумом, — Иванко играл возле чума.

В один из таких солнечных дней, когда мать уехала в тундру проверять и ставить капканы, Иванко воткнул в сугроб оленьи рога, достал из ларя отцовский тынзей и побежал вокруг чума, окликая оленей… воображаемых:

— Эй! Эй! Эй! Ко-о-ов! Ко-о-ов! Ко-о-ов!

Олени не слушались.

— Э-хэй! Вот он! Вот он, Палкан-то! Теперь никуда не уйдешь — всё равно словлю!..

Бросал тынзей на торчащие из снега рога, стараясь заарканить Палкана. Тынзей путался. Злился Иванко. Тынзей рассыпался непослушными петлями. Иванко терпеливо распутывал. Злился. Ему надоела эта игра.

— Лешак с ним! — и он распинал оленьи рога на снегу, отнес тынзей в чум.

Долго ходил между нартами, потом уселся на самом высоком вандее, словно на сопке, стал смотреть в синеватую даль. И вдруг вспомнил рассказ бабушки: человек дошёл до края земли и за пологом неба посмотрел на спящее солнце, закричал даже от радости:

— Ого! Земля-то имеет конец!

А что, если он сбегает и посмотрит, где прячется солнце? Ведь до края земли… Вот он, рядом. Иванко скатился с вандея и побежал. Ноги устали — он сбавил шаг. Оглянулся — и обомлел: чум далеко, стал совсем маленьким. А горизонт впереди — не ближе и не дальше. Удивительно!

«Все равно добегу!» — рассердился Иванко.

Жаль только, отец уехал. Он-то уж точно знает, где зимой прячется солнце…

И лишь вспомнил отца, сразу сделалось для него многое непонятным. Шел, размышлял: куда всё-таки уехал отец? Земля-то совсем маленькая. Вон край её. А чум Паханзедов стоит посредине этой земли… Иванко не верил, что до края земли ему не дойти. И услышал вдруг голос бабушки:

— И-ы-ва-ан-ко-о!..

Он вновь оглянулся, потом сел на снег и задумался. Был бы у него товарищ, они бегали бы каждый день вдвоем на край земли и смотрели на спящее солнце. А сейчас… Так и быть, сейчас он пойдет в чум, а потом, когда бабушка забудется, он всё равно сходит туда, где спит солнце. Обязательно… И Иванко вернулся:

— Бабушка, а кроме нас на земле есть ещё люди? — спросил он, лишь вошел в чум.

— Конечно, — готовно ответила бабка Ирина, задумалась… и добавила: — Разные люди есть, внучек…

А у Иванка уже новый вопрос:

— А дети тоже есть?

— Есть, есть, внучек.

— Тогда приведи мне мальчика. Я играл бы с ним каждый день…

— Эх… Откуда же я тебе его приведу, внучек? Поблизости-то сейчас нет никого…

— Тогда привези.

— Хой! Хой! Я-то и каюрить уже разучилась…

И так каждый раз. О чем бы ни шел разговор с бабушкой, кончалось всё тем, что бабушка уже старая и не может, вот если бы был с ними отец…

Иванку плохо было без отца.

Залаяли возле чума собаки — вестники зла и добра. Иванко вылетел вон. За ним, кряхтя, выползла бабка Ирина.

Из-за увала показалась упряжка. Иванко побежал навстречу упряжке, поднимая по-детски высоко ноги, — так имитируют шаловливый бег олененка — думал, что мамка едет, везет мно-о-го песцов!

Смотрел под ноги и бежал. Лишь у самого полоза нарты поднял голову — перед ним был весь в волосах человек. У Иванка подогнулись ноги от страха. Он метнулся назад. Но человек в волосах не погнался, остался на нартах — лицо длинное-длинное, глаз вовсе нет, а там, где должен быть рот, торчит шерсть. Иванко таких в жизни не видел!

А бабушка улыбалась.

— Ты что, внучек? Не бойся его. Наш он.

А у Иванка сердце вот-вот из груди выскочит.

— Он весь шерстяной. Без глаз…

— Я ж тебе говорила, что на земле есть разные люди. Не бойся — он дедушка. Он хороший дедушка. Зовут его Паш Миколаем…

— Приветствую вас! — сиплым голосом сказал дед наконец.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ответила ему бабушка.

А Иванко уже всем лицом зарылся в лисий воротник бабушкиной паницы.

— Каково живет Иван Микулович?

— Хорошо он живет… Заходите… Люди с дороги обычно много видят и много знают. Может, какую весть привезли?..

Втроем вошли в чум. Паш Миколай охлопал с пимов и малицы снег, сел на оленью шкуру; бабушка оживила огонь. Иванко вцепился в подол бабушкиной паницы: куда бабушка, туда он.

— Не бойся меня, Иван Микулович, — сказал Паш Миколай; водил, напрягаясь, отупевшими от старости, узкими, ушедшими под слой морщин глазами — следил за Иванком; «шерстяной» рот шевелился: — Когда твой отец был таким же маленьким, как ты теперь, я уже был известным во всей тундре охотником. Тогда шерсти на лице у меня ещё не было, — провел он сухой ладонью по мокрым от снега взлохмаченным бороде и усам. — Твой отец любил меня. Всегда на охоту провожал меня и встречал.

Старик задумался, на лице сошлись все морщины, на лбу одни складки наползли на другие.