Метелло

— Так вот, ребята, если никто не вмешается в это дело, один бог знает, чем все кончится. Пешетти прав. Есть люди, которым никогда еще не жилось так сладко, как нынче: даже в те времена, когда Флоренция была столицей, не было такой роскоши. Вот вам пример: вчера шел я по набережной Арно и видел такое множество ландо, какого даже на гулянье в Кашине не встретишь. Так почему же тогда нам-то платят столько же, сколько и десять лет назад? Ведь цены на хлеб растут с каждым днем, все кругом дорожает. Как же это так получается? Ну, брали бы они больше пошлин на границе, чтобы как-то выйти из положения, или докладывали бы немножко из своего кармана! Неужто они хотят и у нас во Флоренции довести семейных рабочих до крайности, как этих несчастных крестьян в Такко? Они шлют туда солдат и карабинеров, велят стрелять, заковывают людей в кандалы, ссылают на каторгу и думают, что все в порядке. А ведь дело-то в том, что люди там по-прежнему голодают. Должен же быть способ заставить богачей понять это! Разве они сами не видят, что это в их же интересах?! Ведь что говорили, когда устанавливали статую Правосудия на площади Санта-Тринита — нет, я ошибся, не статую, а колонну. «Лучше больше заботьтесь о людях, чем о веревках». Что же сделать, чтобы вдолбить им в голову такую простую вещь? Видно, Турати в Палате депутатов не часто твердит им об этом. А мы хоть и пытаемся иной раз бастовать, когда берут нас за глотку, да куда там! Они все равно не понимают. Что же нам делать? Как скажешь, Куинто?

Паллези собирался набить трубку и сосредоточенно растирал щепотку табака между большим и указательным пальцами.

— Я-то знаю, что делать, давно знаю. И тебе известно мое мнение. Только вы, точно так же как и они, ничего не хотите понять. Но они-то на этом хоть выгадывают…

— Что ты хочешь сказать? — спросил Ренцони. Остальные рабочие, собравшиеся вокруг огня, стояли кто лицом, кто спиной к ним и молча слушали.

Куинто зажег трубку и отвечал:

— Послушайте, что я вам расскажу. На днях не успел я проснуться, как жена поставила передо мной проблему борьбы с мышами. По ее словам, в доме завелась мышь и не давала спать. Она пробовала ставить мышеловку, но хитрая тварь каждый раз съедала приманку и уходила целехонька. И как раз когда жена мне это рассказывала, дочка вдруг говорит: «Мама, я слышала, как она сейчас скреблась. Давай-ка отодвинем комод!» Как только мы взялись за комод, мышь выскочила, и дочка прикончила ее метлой.

— Что ты хочешь сказать? — повторил Ренцони.

Куинто улыбнулся. В его горящем взгляде светилась обычная доброта. Он был уже не молод, а казался юношей, который, не скрывая удовольствия, потешается над старым тяжелодумом.

— Это, конечно, притча. Разве ты никогда не бывал в церкви? Еще немного, и твой Турати, который так усердно ратует за неуклонное соблюдение законности, посоветует тебе почаще слушать мессу.

Но ни Ренцони, ни кто-либо другой из присутствующих не успели ответить Паллези. Появился инженер и одновременно с этим прекратился дождь.

— За работу, ребята! — сказал инженер. — За работу!

— Да помните, — закричал Мадии так, что его было слышно не только под навесом, но и на всей строительной площадке, — что полчаса уже прошло!

— Нет, — вмешался инженер. — Будем считать, что вы их отработали. Главное — дружно начать неделю и не забывать, что в субботу мы должны взяться за кровельные работы.

— Если позволит погода, — отозвался Ренцони — а то ее нынче не разберешь. Вдруг налетит буря, а потом сразу прояснится, как летом; то тепло, как в марте, то мороз!

Метелло вместе, с каменщиками своей бригады направился к своему участку. Он заметил, как Паллези добродушно подтолкнул Ренцони. Потом видел его спину, когда тот поднимался по лестнице соседнего здания. Они проработали почти два часа. Было около десяти, может быть, четверть одиннадцатого. Метелло опустил свою кельму в известковый раствор, как вдруг услышал длившийся всего какую-нибудь долю секунды страшный вопль, тотчас же заглушенный звуком падающего на мостовую тела. Куинто Паллези сорвался с лесов. Через несколько минут его подняли и, поддерживая затылок, положили на еще не навешенную дверь. Кровь сочилась у него откуда-то из-под волос, стекала на лоб и заливала все лицо; ее не успевали отирать. Взгляд оставался все таким же блестящим, живым, и было в нем, казалось, больше гнева, чем боли.

Паллези тяжело дышал и, когда сдвинули его ноги, вскрикнул. Голос его прерывался.

— Перила подались… я не сумел удержаться…

Опустившись на колени, Метелло поддерживал его голову и вытирал кровь со лба. По другую сторону стоял инженер.

— Нет, я вас не виню, — задыхаясь говорил Куинто. — Я никого не виню… Дерево намокло… или, может, подалось на стыке… Я сам должен был смотреть… шкура-то моя!

Он заскрежетал зубами от боли, повернул голову и встретился взглядом с Метелло. На его лице появилось подобие улыбки: