Метод инспектора Авраама

«Дорогая Марьянка, – начал он писать по-английски, – я возвратился в Израиль и к поискам пропавшего подростка, о котором рассказывал тебе, и который, возможно, находится в Копере. Хочется еще раз поблагодарить тебя за экскурсию по Брюсселю. Не будь тебя, мне нечего было бы рассказать всем тем, кто с самого утра меня расспрашивает, как выглядит этот город и что в нем можно делать. Как дела у тебя? Вернулась ли ты…»

Внезапно он стер все, что написал. На работу она еще не вернулась. Сегодня воскресенье.

Авраам позвонил Жан-Марку Каро, но ответа не получил. Оставлять сообщение на автоответчике он не стал.

Затем инспектор снова начал писать по-английски:

«Марьянка, пишу тебе, чтобы еще раз поблагодарить за экскурсию по Брюсселю. Это был славный конец недели, которая не всегда была легкой. Надеюсь, что не занял слишком много времени твоего уик-энда и что воскресенье у тебя прошло приятно…»

И опять полицейский остановился и стер эти скучные и фальшивые строчки.

Какой смысл продолжать…

12

Картинка этого утра, которой Зееву не забыть: синее небо, распахнутое над ними во всю ширь, и легкий ветерок, который летит за ними всю дорогу.

Хамсин [11] ночью стих. Они поехали не кратким путем, а по улице Ханкин. Авни присел у одного из круглых железных столиков снаружи кафе «Джо», а Михаль вошла внутрь и вернулась с двумя чашками кофе и двумя круассанами. Себе она взяла с маслом, мужу – с миндалем. Рядом сидела женщина лет сорока, которая просматривала газету с объявлениями о работе. Супруги молча поели и попили, а потом Михаль спросила:

– Нервничаешь?

Зеев улыбнулся:

– Да. Но я готов.

Они и накануне вечером почти не говорили о будущем и о том, что их ждет завтра. Да и сказать-то им было нечего. Эли вернулся домой, и случайные разговоры на другие темы упрочили в обоих его родителях ощущение, что в их жизни ничего не произошло, – или, во всяком случае, отодвинули страх того, что в ней что-то изменилось.

Весь уик-энд Михаль была чудо как ласкова с ним – до тех пор, пока он держал про себя то, во что тайно верил.

Неужели написание этих писем и даже их отправка – действительно преступление? Авни чувствовал внутреннее напряжение под маской безмятежности, которую жена пыталась сохранить на лице ради него, и иногда видел, как она еле сдерживает слезы, но с великим упрямством прячет ощущение, что все вот-вот рухнет. В этой жуткой ситуации он вдруг понял, сколько в ней силы. Великий дар для них обоих.

И еще картина: утреннее солнце рассыпало блики по простыням. Зеев проснулся в кольце рук супруги, и голова его покоится на ее плече, прикрытом старой футболкой. Он открыл глаза и тут же вспомнил, что готовит ему этот день. Его обдало жаром, он взглянул на спящую рядом с ним Михаль и понял, что выхода нет. Оба они уже сообщили, что пропустят занятия в школе, и мать Михали придет в четверть восьмого посидеть с Эли, хоть это и не ее дежурный день. Когда родители прощались с ребенком, он протянул к отцу ручки, пытаясь вырваться от бабки. Зеев взял его у нее, прижался лицом к его щечке и хотел что-то шепнуть ему на ухо, но удержался. С тех пор как Михаль узнала про письма, они впервые вышли вместе из квартиры, и он мысленно помолился, прося Бога, чтобы ему не встретились родители Офера на лестнице или на стоянке. Больше ради жены, чем ради себя.

Когда они остановились у полицейского участка, Михаль сказала:

– Мы еще не решили, где я тебя жду, – здесь или в другом месте…

– Не жди, – ответил Зеев. – Кто знает, сколько времени это займет… Я тебе позвоню, когда отсюда выйду, или сразу, как смогу.

– Ну ладно. Тогда я, может, вернусь домой – не знаю… Ты не бойся, Зееви; что бы ни случилось, я с тобой.

Михаль ждала у входа, пока не увидела, что ее муж вошел в участок и закрыл за собой тяжелую стеклянную дверь.

* * *

Что, кроме Михали, спасло Зеева от свалившейся на него жестокой тяжести, так это то, что он пришел подготовленным. Почти ничто из происшедшего во время допроса не было для него неожиданностью. Кроме концовки, предвидеть которую он не мог. Если сравнить полицейский допрос с шахматной игрой – как это иногда делают поэтические натуры, – то Авни все время опережал своего противника на два-три хода, пока доска вдруг не перевернулась и все фигуры не рассыпались.