Метод практики: природа и структура

Причем огромные, постоянно растущие и в любой перспективе незаменимые уже возможности науки никто не собирается оспаривать /кроме наиболее темных и одичавших в переходное время обывателей/. Наука с определенных пор – полноправный партнер в частности лидер человеческого познания и деятельности в целом. Тем не менее давно настала пора обратить внимание гносеологии и методологии на основах участников многосложного и противоречивого процесса изучения и основания мира человеком, т. е. на дополнительные к науке и даже альтернативные ей формы рациональности, варианты духовности.

Речь идет не только и не просто о выяснении социокультурного контекста развития науки /что само по себе весьма интересно/, но о возможности и необходимости теории и методологии вненаучного познания и мышления. Уже нельзя считать истину, логику, метод, даже теорию и прочие эпистемологические феномены монополией науки. Идея гетерогенности и разнотипности познания оказалась выдвинута на рубеже 80–90 гг. параллельно в нескольких центрах философской мысли нашей страны: в Москве /В. Г. Федотовой, И. Т. Касавиным, В. П. Филатовым и др./, Санкт-Петербурге /Б. В. Марковым, Б. Я. Пукшанским, Г. Л. Тульчинским и др./, Киеве /Е. К. Быстрицким /, Минске /Ю. А. Хариным/, Екатеринбурге /А. А. Баталовым/. Похожее идейное течение заметно и на Западе – там все чаще заказывают теоретико-методологические поминки по постпозитивизму¹. Мне довелось составить едва ли не первые обзоры соответствующих публикаций и смежной литературы по историческим, психологическим, лингвистическим, биологическим аспектам вненаучной когнитивности². Однако отмеченное направление философского анализа еще не получило должного признания в «невидимом колледже» гуманитариев. Это, видимо, вполне естественно: носители прежней и новой парадигм методологии и тут обязаны осуществлять какое-то время и это даже способствуем их взаимоотношению. В этом смысле показательно академическое издание очередной «Теории познания», где в 1–2 томах /М., 1991/ речь идет целиком о познании естественно научном, и только в томе 3 /М., 1993/ появляется глава о вненаучном познании, а том 4 /М., 1995/ опять посвященный наукам, только гуманитарным.

Трудности с терминологией, задающей сам предмет исследования, мне стоит признать с самого начала. Хотя термин «вненаучное знание» входит уже в философскую моду, он вряд ли может, признан удачным. В нем ощущается застарелый наукоцентризм: за абсолютную точку отсчета принимаются критерии научного знания и познания. В действительности же эти категории далеко не везде и не всегда действительны в реальной жизни человека и общества. К тому же отрицательные определения вообще не слишком логичны: что нам дает дефицит женщин как немужчин или зимы как внелета? Далее, под единым колпаком вненаучности прячутся существенные различия между реалистическими и иллюзорными; до-, пред– и действительно по природе своей вненаучным правлениям и элементам процесса познания. Поэтому, продолжая за неимением пока лучшего выражения пока пользоваться и этим термином как обобщающим большинство рассматриваемых в книге сюжетов, я предпочитаю такие дополнительные определения разных моментов атеоретического познания, как профессиональное, обыденное, практическое, визуальное, прикладное и т. д.

Как возможна гносеология и методология без науки? На этот вопрос короче всего ответить ссылкой на такие историко-философские прецеденты, как учение Аристотеля о фронезисе; «кодифицированный разум» римского права; этический интеллектуализм томизма; критика книги К. А. Гельвеция «Об уме», данная Д. Дидро; кантовское различие между спекулятивными и практическими воплощениями разума; прагматистская концепция истины, которая «держится деятельностями», равно необходимыми субъекту; расшифровка «языковых игр» поздним Л. Витгенштейном; отечественные варианты «гносеологической онтологии» у Н.Ф. Федорова, П. А. Флоренского; «философия хозяйства» С.Н. Булгакова; и некоторые другие эскизы деловой, жизненной логики, в том числе выполненные совсем недавно, в 1990-е гг³.

Говоря же по существу вопроса, обращаю внимании пока только на известную абстрагированность научного исследования в любой его области от реального многообразия форм человеческой деятельности и всего остального существования людей. Ученого в конечном счете интересует некая универсальная сущность идеализированного в той или иной степени объекта. Все субъективное нежелательно для научной картины мира. Знания же за пределами науки сталкиваются с разнообразными потребностями производства, общения, досуга, игры, праздника, священнодействия и т. п. сфер жизнебытия; подключается к моральным, эстетическим, социальнопсихологическим, вообще ценностным сторонам мировоззрения; отражает внешне данную целостность феноменологически взятого явления природы, культуры в его своеобразии, противоречивости, динамике.