Метресса фаворита (сборник)

– Что же ты, любезный, обо всем докладывал, а что Василий и Прасковья Антоновы решились ее милость жизни лишить, прозевал? – начал с вопроса Псковитинов.

– На благодетельницу нашу, на Анастасию Федоровну, и раньше покушались, супостаты. – Аникеев заплакал, утирая глаза рукавом выданной ему робы. – Вот четыре года назад стерва эта, душа анафемская Парашка, подговорила Федосью и Таньку мою отравить госпожу домоправительницу. Мышьяк где-то раздобыла, а Васька-поваренок этим самым ядом соус чесночный для ее милости и приправил. Анастасия Федоровна после этой трапезы несколько дней по краю гроба ходила, доктор Миллер ей желудок промывал, отходил как-то. Да вы его и спросите, лучше меня знает.

– Отчего же ты, каналья, барыню или барина тогда же не предупредил?! – не поверил услышанному Корытников.

– Так я сильно опосля об деле этом черном услышал. От дочки своей и услышал. От Татьяны, значится. Только как докажешь? Она – Парашка – злющая девка, даром что скромницей пытается себя выказать. Анастасия Федоровна ее насквозь видела, а вот яда сколько ни искала, так и не нашла. Все я ей, сердешной, тогда рассказал и дочери своей проклятущей не пожалел. Все, как заслужила. После этого Анастасия Федоровна начала делать внезапные проверки, слуги из графского дома идут и трясут вещи наших слуг. А потом наоборот, а она и я за всем этим доглядываем.

– Относительно внезапного отравления госпожи Шумской так и было, – подтвердил Миллер. – Отравление действительно имело место, но был ли это яд, или Настасья Федоровна изволила скушать что-нибудь несвежее, установить не удалось.

Отправив в эдикюль Аникеева, Псковитинов вызвал его дочь – горничную Татьяну, и та неожиданно полностью подтвердила слова отца, заметив, что после того случая они еще несколько раз пытались отравить ненавистную домоправительницу. А яд держали в доме у Дарьи Константиновой.

В этот момент адъютант ввел в зал суда толстую молодую женщину, одетую в клетчатое модное платье с розовыми фестончиками. Из-под края юбки высовывались носки симпатичных светлых сапожек с атласными, опять же розовыми, лентами.

– Дарья Константинова по вашему приказу доставлена, – отрапортовал адъютант и, развернувшись, сел возле двери.

Конечно, по правилам он должен был сначала доложить, а потом уж вводить арестованную в зал суда, далее следовало установить личность задержанной, но да, поздновато исправлять ситуацию, и Псковитинов решил идти напролом. Кивнув в сторону дающей показания Татьяны Аникеевой, он спросил:

– Подтверждаете ли вы, Дарья Константинова, что присутствующая здесь Татьяна Аникеева оставляла вам на хранение яд?

– Я не… – Татьяна затряслась, отчего ее необъятное тело заколыхалось, точно студень, а розовые фестончики начали шевелиться, точно живые.

– Не отпирайтесь. Я ведь могу сейчас же пригласить сюда Прасковью Антонову и ее брата, а также других участников заговора. Не стоит лгать, душа моя, все давно раскрыто. Следствию интересно услышать лишь ваше добровольное признание.

– Ну, оставляли какую-то склянку. Да только вот тебе истинный крест, отец родной, не знала я, что в ней. Потому как к чужому добру сызмальства равнодушна. – Татьяна тяжело дышала, обмахиваясь откуда-то появившимся у нее в руках веером. – Меня спросили: «Можно у тебя постоит?» А мне что, жалко? Место есть.

– А как они вам объяснили, почему не желают держать склянку у себя?

– Параша сказала, госпожа Мин… Шумская завела моду обыски устраивать, найдет – так запороть может. А у меня она искать не станет. В ту пору Анастасия Федоровна мне очень поверялась. Я у нее, почитай, наперсницей была. Чуть что, за мной посылают-с. А я что? Я рада. Все веселее, чем дома-то целый день скучать-с.

– Так, если в пузырьке средство безобидное, отчего же они боялись его домоправительнице показывать? – Псковитинов переводил взгляд с Татьяны на Дарью, с Дарьи на Татьяну.

– Средство-то это того. Не от живота. А… – Дарья замялась. – Все ведь знали, что Минкина через постель графскую в большие барыни выперлась. Прежде-то, люди говорят, девчонкой голоногой бегала. Овчаркой… в смысле, за овцами ходила. Тятенька ейный – кузнец Федор-покойник, здесь все его знали. Когда его сиятельство ее – Минкину, стало быть, в Грузино привез, мы поначалу с ней даже какими-никакими подругами стали. Да-с, в ту пору она нос-то не задирала, это потом, когда Мишенька появился, пошло-поехало.

– Не забывайтесь, – постучал по столу Псковитинов.

– А я и не забываюсь. – Толстое лицо Дарьи раскраснелось и пошло пятнами. – Все скажу-с, и что хотите со мной делайте. Настька – конюхова дочь, на самом деле отец ее Яськой на цыганский манер звал, а все цыгане колдовать горазды. Вот она Алексея Андреевича и приворожила. Но его сиятельство – мужчина видный, он хоть от Настьки по собственной воле оторваться не смел, ибо колдовство у нее сильное, но нет-нет, на других девок или даже баб все же заглядывался.

– На тебя, что ли, заглядывался?! – без разрешения встрял Шишкин. За что получил предупреждение суда.