Метро

Очередь Артема подходила, уже колотилось сердце, первым узнав, уже голова раскалилась, а он все ждал своей очереди, чтобы изблизи, чтобы точно понять…

— Семь, восемь. Сюда ставь, сюда. Следующий. Девять, десять. Поставил — и гуляй.

Они сдавали кому-то эти патроны. Все двадцать цинков — они их сюда привезли не для того, чтобы орденские могли держать оборону. Все, что требовалось от них — доставить двадцать тысяч патронов и передать их кому-то. Вот и все задание.

— Одиннадцать, двенадцать.

Артем слышал: одиннадцать, двенадцать. Его уже очередь подходила. Одиннадцать. Это же кролики. Куда они побегут. Двенадцать. А сдохнешь снизу. Тринадцать, смирные кролики, четырнадцать.

Он положил свои две коробки на пол. Неверной рукой потыкался в карманы, в разгрузку. Вытащил. Промахнулся мимо кнопки.

— Следующий! Ты где там застрял?

Маленький фонарик вместо трафаретных букв залез Артему в глаза — так же, как револьверный ствол ему в ухо лез.

Тогда Артем поднял против него свой собственный фонарь — увесистый, длинный, в миллион свечей — и щелкнул выключателем.

В жестком миллионном луче видно было, что он усох, побледнел, сморщился, пока возвращался с того света — но вот он был тут, и стоял уверенно, широко расставив толстые ноги, одной пятерней хозяйски грабастая поднесенные ему зеленые цинки, а другой — закрывая себя от света. Отчаянно застреленный Артемом — и ничуть не убитый его сопляцкими пульками. В новой красноармейской форме, на заказ пошитой под его бычье туловище.

Глеб Иванович Свинолуп.

Глава 18. Служба

— Ты какого хера творишь?!

Летяга врезал по фонарю, жирный луч сделал сальто, хлестнул по лишним лицам, обнаружил стены, пол, потолок — все тут, оказывается, имелось. Какой-то коридор, какая-то дверь, какие-то люди. Люди жмурятся, матерятся. Двое во вспышке проявились подле друг друга: знакомые будто Артему. Один — брыластый, лысеющий и машинкой остриженный по серебристым вискам, в офицерском бушлате. Другой — остроносый, под глазами мешки, волосы темные уложены, откуда бы его Артем знал, как во сне встречались…

Пока фонарь в угол укатывался, Артем успел ухватить автомат, а наставить на Свинолупа не успел — вцепились и в руки, и в автомат, и разорвали в разные стороны; погас свет; в черноте навалились на два вроде бы знакомых красных силуэта разные незнакомые, прикрывая тех собой от пуль.

— Это красные! — захрипел Артем. — Пусти! Мы красным патроны привезли! Это красные!!!

— Тихо. Тихо-тихо…

— Это что за говно у вас развыступалось? А?!

Ладонь в беспалой кожаной перчатке — Летягина — заткнула его, на вкус как ружейное масло, соляра, порох и старая кровь. Артем вцепился в нее зубами, задергался, закричал забитым ртом непонятно что. Зря грыз — у Летяги нервов нет. Сорвали прибор со лба, ослепло ночное видение.

— Не тъожь его! — Лехин голос, и Лехиного автомата перещелк. — Сава, наших бьют!

— Отпустили! Отпустили его! — это Савелий уже. — Всех положу сейчас!

— Дамир… Омега…

В черноте крякнуло, хныкнуло, забулькало передавленным горлом, полыхнула очередь — в потолок, захрипел кто-то, завырывался, исступленно заголосил.

— Кончать? — прерывисто дыша, спросили в темноте.

— А у вас тоже не все гладко, — гыгыкнул невидимый Свинолуп. — А, спецура?

— Нет. Не сейчас. Сюда их, за мной, — Летягин бас.

— Полкан сказал, если будут чудить…

— Я в курсе, что полкан. За мной их!

— Это что было? — голос знакомый, не Свинолупов, а такой — усталый, ленный; от этого голоса встает перед незрячими глазами бордель, занавески изнутри подсвеченные…

— Все, простите за накладочку. Забираем, уходим! — Летяга.

Стальные ручищи поволокли Артема по полу, товарищи его сзади засучили ногами, замычали — но орденские хорошо обучены, у них не вырвешься.

— Сюда их. Тут клади их. Все, сам разберусь. Поднимайтесь. А вы харей в пол!

— Полкан сказал, всех троих в расход, если че начнется.

— В какое в расход?! Озверели?! — Савелий очнулся.

— Дамирчик, я помню. Я справлюсь. Обыскали их? Пустые они?

— Пустые.

— Все. Давайте. Я быстро.

— Ладно, пацаны… — с растягом согласились, с сомнением. — Пошли. Летяга сам пусть. Его кореш.

Застучали каблуки, как будто удаляясь — но тоже с сомнением, с притворством. Вроде вверх, а вроде и в сторону. Промасленная кожа отпустила рот.

— Это Свинолуп! Это кагэбэ красное! Мы красным патроны! Красным — мы — патроны! Ты сечешь, что делаешь?!

— У меня приказ, братик, — мягко ответил Летяга. — Доставить. Кому, что — не мое дело.

— Красным! Красным! Патроны! Мы с тобой! Их! С ними! В бункере! Пацаны наши там! Десятый! Ульман! Шляпа! Красные их! Ты помнишь это?! Тебя чуть! Меня! Как мы? Как вы — им?!

— Сказано со склада забрать и сюда привезти. И передать.

— Ты врешь! — заорал, сорвался Артем. — Пиздишь, сука! Предатель! Мразь! Ты их! Ты меня! Ты их всех, убитых! Ты пацанов наших! Вы! Ты, и гнида эта старая! Всех предали! За что — они?! За что сдохли?! Чтобы мы — мы! Красным — оружие?! Патроны?!

— Тихо. Тихо! Это помощь! Это не патроны. У них голод. Они на эти патроны грибы будут покупать. У Ганзы. У Ганзы. У самих весь урожай сгнил.

— Я не верю тебе! Вам всем!