Метро

Артем посмотрел опять назад: где там в толпе черные лица? А они мелькнули ближе. Как будто чуяли, где его искать, и ничто их сбить со следа не могло.

А под потолком что-то происходило.

Сколько там людей — тысячи! — заражаясь друг от друга, стали задирать головы вверх.

По балкону шагал решительный и быстрый конвой, во главе которого танковым силуэтом пер вперед Свинолуп.

Жутко похоже было это на службу, которую на ВДНХ однажды, во время черных, проводил приглашенный откуда-то батюшка со служками. Конвоиры что-то несли на руках; останавливаясь у каждого из балюстрадных стрелков, Свинолуп его этим одаривал.

Артем тормозящим и проваливающимся сердцем понял, чем их там благословляли: теми самыми патронами, которые они с Летягой час назад привезли. Вот оно, средство от голода.

— Вот она, помощь! — Артем вцепился Летяге в плечо, ткнул пальцем вверх. — Вот! Твоя!

Обойдя всех стрелков и каждого ободрив, Свинолуп со своими спустился на межэтажную площадку к мешочному гнезду; его свита стала кормить патронами пулеметные расчеты. Майор пошептал что-то на ухо командирам расчетов, похлопал их по плечу.

Народ внизу волновался, но, чувствуя, что творится сверху, начинал неметь; хор разладился, заробел.

Свинолуп зычно заговорил с народом.

— Товарищи! — протрубил он. — От имени руководства Красной Линии просим вас уважать законы нашего государства, в их числе закон о свободе собраний. Прошу вас разойтись.

— Грибов! — выкрикнул кто-то.

— Грибоооооов! — поддержала толпа.

— Пустииииииии! — перебил рев толпы женский визг. — Пусти, ирод! Выпусти нас!

Свинолуп кивнул. Как будто соглашался.

— Мы не имеем права! Допустить вас! На территорию! Другого! Государства! Я! Требую! Разойтись!

— С голоду пухнем! Доченька умерла! Спаси! Пусти! Еле на ногах! Живот болит! Сам-то! Отожрался! Пусти! Отпусти! Выпусти! — разноголосицей сказала толпа.

— На Ганзу! Жрать!

Не пустят этих людей на Ганзу, глупо и медленно от духоты думал Артем. Никогда этих людей не пустят на Ганзу. Никого, ни одного. Ганза все знает: про глушилки. Про патроны. Про Рейх. Про жизненное пространство. Про красных. Про голод. Их туда не пустят, этих людей.

— Это провокация! И те, кто призывают! Провокаторы! — обведя толпу медленным и основательным взглядом, пропечатал Свинолуп; словно каждого тут запоминал в лицо, чтобы потом поквитаться. — С провокаторами! Разговор! Будет! Короткий!

— Мрем! Вымираем! Сил нет! Пощади! Господи, избавь! Выручи! Не дай! Не дай загинуть! Крошечку! Баланды! Не себе, ребенку! Мразь! Отпусти! — толпа перестала говорить по-человечески и опять застонала единой глиняной грудью. — ГРИБООООООООВ!

Задние пошли ближе к мостку, к лестнице, к Свинолупу — и стиснули передних. Передние выдохнули вместе воздух, чтобы поместиться, и от этого выдоха станция, хлебный храм, задрожала. Люди хотели на лестницу, в алтарь; как будто в алтаре было приготовлено им хлеба или вина. А там — ничего. Там жертвенник только — и нож.

Сейчас все случится. Сейчас будет горячо и скользко.

Свинолупу их не отговорить. Да он и не старается.

Надо их. Надо не дать им. Увести их.

Зачем им сейчас всем умереть? Они же могут еще жить.

Надо.

Его колыхало вместе с остальными — то на шипы, то обратно. Мутило от качки. У Артема осталось бедного воздуха всего капля. И он на эту каплю сказал: сначала шепотом, а потом громко.

— Там для вас нет ничего… Вам не надо на Ганзу! Не идите на Ганзу! Там вы никому не нужны! Слышите?! Люди! Не ходите! Пожалуйста! Не надо!

Мало кто услышал Артема, но Свинолуп услышал — близко стоял.

— Во! Никто вас там не ждет! — лениво, для порядка поддержал он Артема. — Тут ваше место!

— А куда?! Куда тогда?! Куда нам?! — заволновались ближние люди, и волнение водными кругами стало расходиться в стороны от Артема.

Они ведь ничего не знают, вспомнил Артем.

Они ведь верят, что ничего нет, кроме метро, кроме Москвы. Им ведь всем врут, что мир сгорел, что они одни, их в этих туннелях, их под землей держат, им даже про врагов ничего не объясняют, просто заперли их тут, в подполе, в темноте…

— Наверх! Наверх надо! Люди! Мир цел! Мы не одни выжили! Слышите? Мы — не одни! Москва — не одна! Есть другие города! Я сам слышал! По радио! Есть они! Можно идти отсюда — в любое место! Куда хочешь! Жить где угодно! Все открыто! Вся земля открыта!

Люди стали оборачиваться, искать его. И Артем тогда понял: вот сейчас, вот теперь-то нужно им рассказать. Рассказать, и пусть знают, и пусть решают сами. Кто-то подставил руки ему, кто-то — спину, и он стал взлезать по ним — чтобы встать на плечи другим, чтобы его стало слышно.

— Вас обманывали! Там все… Сверху! Питер! Екат! Новосиб! Владик! Все осталось! Одни мы тут… Мы тут! В свином дерьме! Хлебаем его, дышим им! Там — солнце! А мы вместо него — таблетки жрем! Нас тут… В темноте! В духоте! Держат! Расстреливают! Вешают! И мы друг друга… Душим, режем! А зачем?! За идеи чужие?! За станции эти?! За туннели?! За грибы?!

— ГРИБЫЫЫЫЫЫЫЫЫ! — подхватила толпа.

— Ты что, бля, делаешь?! — хрипел ему снизу Летяга. — Ты демаскируешь нас! Они же сейчас поползут отсюда!