Мэтт Грэнвилл, Везучий Неудачник

Спина покрылась липким холодным потом. Скорее туда, где светло, где люди! Я метался взад-вперед по темному проулку и понимал, что мне отсюда никогда не выбраться. Ночь Одиноких душ пришла за мной. Припомнив все советы, которые слышал в жизни, я пытался успокоиться, но внутри все сжималось от осознания того, что вокруг – никого. И едва мне показалось, что я уловил шум и гомон, как тяжелым камнем навалилась мысль о том, что придет утро, будет новый день, но кому и зачем я нужен? Буду ходить среди людей, улыбаться, ссориться, но никто никогда не сумеет понять меня по-настоящему. Все люди сбиваются в кучу не потому, что им хорошо вместе, а потому, что в толпе удобно прятать свое одиночество.

Страх. Я почувствовал его внезапно, словно с разбегу налетел на стену. Все боятся, поэтому прячутся друг за друга? В детстве я ужасно боялся накрываться одеялом. Мне казалось, что оно задушит меня во сне. Но тогда я мог заорать и позвать маму или папу, а кто поможет сейчас? Если я умру, что со мной будет? Мои планы, мои надежды – все ведь пропадет, так? Было так жалко того, что со мной могло произойти когда-нибудь, но чего так и не случится.

Оно – что-то жуткое, огромное – надвигалось на меня, я чувствовал это. Оно уже схватило и не отпускало, запустив внутрь свои жадные руки. Передо мной была старая кирпичная стена, над ней виднелись всполохи фейерверков, их разрывы, как сквозь вату, проникали в уши. В спину впивались камни мостовой. Но то, что завладело мной, безжалостно тащило в тысячу разных мест, и я одновременно был здесь – и где-то еще, воя от страха и ужаса, своего и чужого.

Я забился в угол и пытался задушить прорывавшиеся слезы. Если это – конец, пусть последним, что увижу, будут звезды. Яркие, далекие и холодные. Ледяные пальцы ужаса уже стискивали ребра, безжалостно терзали легкие, которые разрывались, силясь вдохнуть. Я зашелся в безмолвном крике, и ночной воздух заполнил грудь. Я дышал. Они – нет. Их истерзанные тела переплелись в жутких объятиях. Черный след от руки, в безнадежном, отчаянном порыве хватавшейся за лампы на потолке. Их последний крик «Мама!». Они тянулись ко мне, искали угасающим, остывающим взглядом.

Я бился, пытаясь прорваться к ним, вытащить хоть кого-нибудь. Видел их всех – раздавленных. Так и не выползших из-под завалов. В которых смертельной хваткой впивалась сетка ограждений. Я бился, пытаясь вырваться из-под взгляда этих непонимающих глаз, заслониться от них пеленой суеты.

Я умер столько раз, сколько было этих взглядов. Каждый из моих вздохов был последним. Я готов был занять место любого из них, но как, если жизнь – одна, а их – тысячи и тысячи? Я пробовал спасти хотя бы одну: он лежал в коротенькой пижаме на белой койке, весь обвешанный проводами. Я умолял его жить, я держал его из последних сил. Его глаза просили меня помочь остаться, а несчастное маленькое тельце с синими венками так устало мучиться. Я обнял его. «Почему ты плачешь?» – спросил он. «Я не хочу, чтобы ты уходил». – «Ты будешь меня помнить?» – «Я никогда тебя не забуду». Я бережно прикрыл ему глаза и положил поудобнее. Он так и не выпустил из рук своего бесхвостого кота, больше похожего на медведя. Он ушел – один. А я остался – один.

Я сидел возле него долго-долго, пока он не стал тенью, полустертым воспоминанием. Я видел его боль в хлестких порывах ледяного февральского ветра, она растеклась по всему миру, и я чувствовал ее в воздухе, которым дышал, в звездах, которые смотрели сверху. И я сам растворялся в этой боли, которая проглатывала звезды и души. Я был ее частью, а она – моей. Я отдал все, что у меня было, и теперь был пустотой.

В этой пустоте исчезало все, даже боль и одиночество. В ней мы были равны – древние звезды и маленькие мальчики. Все мы – лишь краткий миг ее вечности. Она принимала нас всех, больших и малых, и дарила долгожданное, спасительное забвение. Я сливался с ним, с этим вечным покоем, и становился тем безраздельным, у которого нет ни начала, ни конца. Я не был его частью – я был им, а оно было мною.

И маленькая тень, которая тоже была мною, вспомнила, что она – была. Что краткий миг ее жизни был целым миром, большим этой неохватной вечной пустоты. Она искала себя во мне. Запах своих волос и синеву под глазами. Белого кота без хвоста, похожего на медведя. Но я был пустотой, и маленькая тень растворялась в моем забвении.

Ей негде было укрыться, потому что безмятежное ничто было везде. И только я помнил, что она – была, и я – был. Не звездной пустотой, а человеком, который помнит маленького мальчика. И я впустил его в себя. Его боль и слабость. Его мечты и надежды. Его и тех других, которых были тысячи и тысячи. Они были огромным миром вокруг и слабым отголоском памяти во мне. Их страшная, неуемная сила бушевала во мне, рвалась с кончиков пальцев, она просто хотела – быть. Та самая сила, которая живет в нас с рождения.

Наша магия. Наш дар. Наше бремя.

Глава 11 Когда распускаются гнезда