Меж двух миров

— Я в одиночку составил два протокола, никто даже не предложил мне помощи. За весь день ни один из вас не сказал мне ни слова, и, хотя я всячески старался обратить на себя внимание, все выглядели слишком занятыми своими делами. Думаю, это из-за того, что вы мне не доверяете, а судя по тому, как я себя проявил, это, пожалуй, понятно. Кроме того, я знаю, что вы мужик честный, поэтому, даже если все это сильно смахивает на недозволенную операцию, она наверняка имеет исключительную важность. Так что… Удачи.

После чего, не дожидаясь ответа, Корваль на прощание кивнул, а Бастьен испытал чувство приятного удивления. Разумеется, бездельник. Но не идиот.

Ровно в 20:00 Адам и Килани прибыли к Сторожевой башне Кале, которая оказывала на мальчонку все такое же гипнотическое впечатление. Растроганный сириец пытался представить себе, как малыш вскоре отреагирует на Биг-Бен.

Пунктуальный Бастьен двумя короткими гудками сообщил о своем прибытии. Когда они погрузились в машину, он рассказал Адаму историю, столь же краткую, как поездка до его дома.

— Тебе известно, что у французских грабителей есть свой код?

— Чтобы распознать друг друга?

— Нет, чтобы распознать хороших клиентов. Для начала они определяют квартал. Хорошие тачки, большие дома; иногда заглядывают в окна, чтобы убедиться, что в гостиной все оборудовано по последнему слову техники, и заодно помечают двери специальным значком. Один значок — это «бедняки», другой — «в отпуске», или «сторожевая собака», или, например, «сейф» — это если им удалось побывать в доме, прикинувшись сотрудниками телекоммуникационной компании или почтальонами. Так что для флика это рефлекс — время от времени поглядывать на свою дверь, особенно если ты недавно переехал.

Адам не испытывал необходимости ждать окончания истории, он уже понял, что Бастьен не просто решил потрепаться.

— Ты хочешь сообщить мне о такой метке?

— Да, появившейся сразу после твоего визита.

— Ты думаешь, я собираюсь тебя ограбить?

— Прошу тебя, доверяй мне хоть немного больше. Я думаю, что ты отметил дорогу от Сторожевой башни до моего дома только для Килани. На случай, если с тобой что-то случится. Чтобы не оставлять его одного.

— Ты на меня сердишься?

— Ты прибыл из воюющей страны, поэтому, когда ты говоришь мне, что вам с мальчишкой грозит опасность, я скорее склонен тебе верить. Твой поступок мне понятен, но как бы ты хотел, чтобы мы потом поступили? Усыновили его? Или бесконечно долго прятали?

— Я живу каждый день как последний, Бастьен. И так уже четыре года. Я не подумал о «потом».

Едва Килани переступил порог квартиры, как его буквально захватили в плен. Жад взяла мальчишку за одну руку, Манон за другую — и он оказался в большой спальне, где ему показали его новые одежки и новый рюкзак, не такой яркий, как тот, что он закопал. Килани хотелось бы потрогать все это богатство, но, поскольку конечной целью было избежать малейшего следа запаха костра, его мгновенно переправили в ванную, где мальчика уже ждала наполненная ванна.

Манон расставила на бортике мыло и шампуни и приготовилась объяснять ему, что следует изо всех сил тереть себя. Но когда она обернулась, Килани был уже голый, как червячок. Тощая попка, детская пиписька и широченная улыбка.

— О’кей, — вздохнула Манон и улыбнулась.

В любом случае главное заключалось в том, чтобы не был забыт ни один сантиметр кожи.

— Итак, вперед. Будем делать пузыри.

В течение всей генеральной помывки Килани ни разу не раскрыл плотно сомкнутых век. Он был спокоен и даже как будто умиротворен. Манон решила, что он вспоминает свою маму, которая когда-то вот так же купала его. Раны на черной коже мальчика не слишком бросались в глаза. Но, проведя банной рукавичкой по его плечу, Манон коснулась следа ожога. Вдоль одной икры снизу доверху тянулся длинный шрам. На спине — вздувшиеся борозды. Ладони у мальчика были натруженные, будто он работал целую долгую жизнь. Манон не была взволнована. Лучше сказать, не только взволнована. Она была в ярости. Ее обуревала настоящая глубокая ярость, которая только росла при каждом новом открытии. Под ее пальцами партитура стигматов рассказывала о жизни этого ребенка.

Вымытый по первому разу, растертый и сполоснутый Килани выставил ногу из ванны, но Манон тут же решительно вернула ее обратно. Затем показала пальцами «два» и снова обрызгала его жидким мылом.

— Все сначала, бедняжка. Нельзя допустить ни малейшего риска.

И Килани снова закрыл глаза.

Пока мальчонка поглощал большущую тарелку макарон с пармезаном, Адам и Бастьен, сидя в гостиной, снова и снова повторяли друг другу разные этапы перехода в Англию. «Медленные углеводы, — подумала в кухне Жад. — Чтобы держать удар».

— Я купила ему энергетические батончики, — добавила она вслух. — А мама сходила в банк, поменять триста евро на фунты. Надо будет положить их в его новый рюкзак.

Пораженный зрелостью ее суждений, сириец с уважением взглянул на девочку:

— А что ты сама об этом думаешь, Жад? Ты со всем согласна?