Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

Тот же принцип уже применялся к другим австрийским солдатам итальянского происхождения, взятым в плен королевской армией, и к дезертирам, сдавшимся Италии. Первоначально, на основании циркуляра Комиссии по делам военнопленных Военного министерства от 8 сентября 1915 г., они могли ходатайствовать об условной свободе, а затем определять свое место жительства, обязательно вдали от зоны боевых действий. Последующий циркуляр от 6 марта 1916 г. смягчил этот запрет, предусматривая для пленных и дезертиров, которые «имели безупречные итальянские чувства и не представляли опасности», возможный перевод в «зону боевых действий», если на то были особые семейные или деловые причины[483]. Окончательное решение, однако, оставалось за командованием соответствующего района, которое часто проявляло к этим категориям предвзятую недоверчивость. Именно так поступило командование Третьей армии, недвусмысленно выразив необходимость быть очень осторожным «при согласии на репатриацию данных пленных, поскольку их возвращение в зону боевых действий, даже если они будут находится в тылу, может оказаться очень вредным <…>, поскольку пленных ирредентистов или дезертиров, действительно отличающихся итальянскими чувствами, как известно, весьма мало»[484].

Пленные, прибывшие из России, оказались почти в такой же ситуации. Их судьба также зависела от местных командований, имевших разные установки. Командование Второй армии, действовавшее на фронте Изонцо, применяло очень жесткие критерии, настолько жесткие, что ему было официально предложено стать более благожелательным со стороны Генерального секретариата по гражданским делам, который отметил, в частности, практически полный отказ в просьбах о репатриации в селение Кормонс, недалеко от Гориции. Причинами отказов были либо сомнительное политическое поведение бывших пленных до войны, либо тот факт, что у них во вражеской армии находились родственники. В отношении первого Генеральный секретариат отметил, что эти люди уже были отобраны военной миссией в России, а в отношении второго — что наличие родственников, зачисленных в австрийские вооруженные силы, является вынужденно распространенным явлением для всех жителей из этих районов. Секретариат также обратил внимание на политическую цель их перевозки в Италию, которая заключалась в «возвращении их в свои семьи, чтобы, помимо моральной и материальной помощи, явить среди них доказательство интереса, проявленного к ним итальянским правительством»[485].

Увещевания Генерального секретариата не изменили поведения этого командования, о чем свидетельствует история Каллисто Тирела. Этот бывший пленный, проживавший в Турине после плена в России, в феврале 1917 г. испросил разрешение вернуться в Кормонс, но военное командование выступило против, поставив под сомнение прошлую деятельность его отца и брата в ассоциации «Giovane Friuli» («Молодой Фриули»), с прогасбургской (католическоой) ориентацией. В мае того же года Тирел снова подал свою просьбу, и Комитет по эмиграции Венеции-Джулии, и гражданский комиссар района Градиска высказались в его пользу, подтвердив при этом прежнюю клерикальную воинственность семьи, которая, однако, никогда не касалась заявителя. Получив предложение секретариата пересмотреть свою позицию, командование Второй армии подтвердило свое абсолютное несогласие с переездом Тирела в родное селение[486].

Таким образом отдельные представители учреждений вновь заявили об общем недоверии к солдатам во вражеском мундире, даже если они оказались в Италии. Нередко подобное отношение проявлялось и со стороны населения их принимавших городов и поселков. Бывшие комбатанты в России попали в ту же ситуацию, что и около 30 тыс. гражданских лиц, проживавших прежде на отвоеванных армией землях и теперь эвакуированных в королевство по военным и политическим причинам. Они часто жаловались на неприязнь со стороны местного населения, обвинявшего переселенцев в нежелании работать и в нечестности. Завидуя материальной помощи, которую им оказывали, и обвиняя в постоянно растущей нехватке продовольствия, коренные жители оказывались в плену темных предрассудков национально-политического толка[487]. Эвакуированных часто обвиняли в том, что они «шпионы» и «паразиты», и это также иногда распространялось на бывших пленных.