Меж двух времен

Наверху, в гостиной, Теодора включила свет, расставила пепельницы, приветливо пригласила нас садиться, потом пошла на кухню и через минуту вернулась без фартука. Она уселась в легком кресле, мы с Бекки на тахте, а Джек устроился в кресле-качалке у окна. Почти вся передняя стена его гостиной представляет собой огромный сплошной лист стекла, так что можно видеть огни всего города, разбросанного среди холмов. Это замечательная комната.

— Хотите выпить? — спросил Джек.

Бекки покачала головой, а я сказал:

— Нет, спасибо, но вы на нас не обращайте внимания.

Джек с женой тоже не стали пить.

— Мы пригласили вас, Майлз, — заговорил Джек, — не только потому, что вы врач, но и потому, что вы умеете смотреть фактам в лицо. Даже если факты не такие, какими им положено быть. Вы не из тех, кто вылезет из кожи вон, доказывая, что черное — это белое только потому, что так удобнее. Для вас вещи таковы, какими они есть, в чем мы имели случай убедиться.

Я пожал плечами и ничего не сказал.

— Что вы можете добавить насчет того тела внизу? — спросил Джек.

Некоторое время я молча крутил пуговицу на пиджаке, пока не отважился сказать:

— Видимо, кое-что могу. Это бессмысленно, совершенно глупо, но я много бы дал, чтобы сделать вскрытие этого тела, потому что знаете, что я рассчитывал бы там найти? — Я посмотрел на всех — Джека, Теодору, Бекки, но никто не ответил; все сидели в напряженном ожидании. — Думаю, что я не смог бы найти никакой причины смерти. Я полагаю, что органы в таком же безупречном состоянии, как кожа. Все в порядке, вполне работоспособно.

Я дал им некоторое время, чтобы обдумать мои слова; произнося их, я чувствовал себя последним идиотом и в то же время был совершенно уверен в своей правоте.

— Это еще не все. Я уверен, что, когда доберусь до желудка, там внутри ничего не будет. Ни крошечки, ни единой частички еды, переваренной или непереваренной — ничего. Пусто, как у новорожденного. То же и в кишечнике — ни кусочка кала, ничего. Нигде ничего. Почему? — Я снова оглядел всех. Потому что я считаю, что тело никогда не умирало. Нет никакой причины смерти, потому что смерти не было. Оно никогда не умирало, так как никогда не жило. — Я пожал плечами и откинулся на тахте. — Вот так. Нравится?

— Еще бы, — отозвался Джек, энергично кивая головой.

Женщины молча наблюдали за нами.

— Мне этого вполне достаточно. Я только ждал подтверждения.

— Бекки, — обернулся я к ней, — а ты что думаешь?

Она мрачно покачала головой, потом произнесла:

— Я… поражена. И вообще, я не прочь выпить.

Все мы улыбнулись, и Джек поднялся было, но Теодора сказала: «Я сама» и встала с места.

— Всем по одной? — спросила она и отправилась на кухню.

В тишине, которая воцарилась в комнате, мы задумчиво закурили, неторопливо передавая друг другу сигареты и спички; через некоторое время вернулась Теодора и раздала стаканы. Каждый из нас немного пригубил, и тогда Джек сказал:

— Именно так я считаю, и Теодора тоже. Дело в том, что я ей не рассказывал о своих впечатлениях. Я просто дал ей посмотреть на это и сформулировать собственное мнение, так же, как и вам, Майлз. И это она первой сделала сравнение с медальонами: мы когда-то видели, как их изготовляют. — Джек вздохнул и покачал головой. — Мы целый день говорили и думали об этом, Майлз, а потом решили обратиться к вам.

— Вы больше никому об этом не говорили?

— Нет.

— Почему вы не вызвали полицию?

— Не знаю. — Джек взглянул на меня с легкой улыбкой. — У вас есть желание ее вызвать?

— Нет.

— Почему же?

Настала моя очередь улыбнуться.

— Не знаю. Но не хочу.

— То-то же, — кивнул Джек.

Некоторое время мы молча посасывали коктейль. Джек не спеша гонял льдинки в своем стакане, внимательно приглядываясь к ним, потом медленно произнес:

— Я чувствую, тут надо делать что-то большее, чем обращаться в полицию.

Сейчас не тот случай, когда можно переложить ответственность на кого-то.

Да и что, в конце концов, может сделать полиция? Это не труп, и мы это знаем. Это… — он дернул плечом, и лицо у него помрачнело, — это что-то страшное. Что-то… я даже не знаю, что. — Он поднял взгляд и посмотрел на всех нас. — Я только знаю и каким-то образом уверен в том, что мы не имеем права допустить здесь ошибку. Что существует выход — разумный, единственно правильный выход, одна-единственная вещь, которую нужно сделать, — и если мы ее не сделаем, если ошибемся, произойдет что-то ужасное.

Я спросил:

— Что сделать, например?