Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век

Военное поражение и крах всей административной стуктуры выявили, что кроме Руси-государства есть еще иная Русь, победить и завоевать которую невозможно, поскольку она существует не в материальном, а в духовном, волевом измерении. Пишут, что в годы Смуты во всех слоях общества произошел необычайный подъем религиозности, и это психологически очень понятно. Жизнь людей стала так ужасна, что кроме как на Бога полагаться было не на кого. Несколькими веками ранее то же самое произошло после монгольского завоевания, которое сделало рудиментарно языческую страну по-настоящему христианской. Но тогда русская церковь все же раскололась на две части, и возникли два отдельных государства – Московское и Литовское. Теперь же российская церковь осталась единой и помогла стране сохранить единство. Смута обнаружила слабость «примитивного» самодержавия и в то же время подтвердила крепость союза русских земель. В результате этого испытания Россия просто сбросила устаревшее, стесняющее движения платье одной государственности, заменив его на другое.

Достигнув самого дна после первого, неудачного освободительного порыва, страна не успокоилась и не смирилась, а почти сразу же предприняла вторую попытку освобождения, оказавшуюся успешной. И тут уже сказались внешние факторы, облегчившие эту задачу.

Польская оккупация оказалась непрочной и сравнительно непродолжительной вследствие ошибок, сделанных недальновидным и упрямым Сигизмундом. В молодости из-за тех же своих недостатков он лишился шведского престола, но ничему не научился.

Если бы король лучше понимал дух и настроение страны, которую завоевал, если бы не возжелал, в нарушение договора с Семибоярщиной, сам сделаться царем, если бы позволил сыну принять православие, на московском престоле в конце концов утвердилась бы польская династия. Это не отменило бы потребности русского народа в национальном государстве, так что через некоторое время цари рода Ваза неизбежно обрусели бы, но так же неизбежно полонизировалась бы и русская элита. Россия исторически стала бы иной страной.

Но польский король не обладал прагматизмом Генриха Наваррского, считавшего, что Париж стоит обедни. Сигизмунд был истовый католик, относившийся к другим конфессиям враждебно и с презрением. Когда-то это стоило ему шведской короны (большинство шведов исповедовали протестантизм), теперь – московской. Король был упорен, но не умен. Он не понимал, что для завоевания такой страны, как Россия, одной военной победы недостаточно. Русский монарх должен стать русским – по вере и по обычаям, иначе страна его отторгнет.

Так Речь Посполитая упустила исторический шанс объединить под своей властью славянские народы и стать великой державой.

Помимо главной стратегической ошибки Сигизмунд совершил немало и других, тактических.

Мы видели, сколько времени и сил он потерял на осаду Смоленска. В конце концов взяв крепость, король не пошел на Москву, а вернулся домой за лаврами. Его торжественно встретили в Вильне, Варшаве и Кракове, но денег на новое большое войско не дали, а прежнее разошлось по домам. Небольшой корпус, занявший Москву, оказался в изоляции, фактически брошенный на произвол судьбы.

Не меньшую опасность для целостности России представляла тогда и Швеция. План воцарения шведского королевича вряд ли мог состояться, поскольку у русских со скандинавами культурных различий было гораздо больше, чем с поляками, но весьма вероятной выглядела перспектива отторжения Швецией у ослабевшего соседа огромного куска страны. Если территориальные потери Москвы на северо-западе в результате окажутся незначительными, то опять-таки благодаря удачным внешним обстоятельствам: обострению шведско-польской войны. Новому шведскому королю Густаву-Адольфу станет не до русских завоеваний.

Таковы объективные и субъективные причины воскрешения российского государства. Теперь давайте посмотрим, как разворачивались эти драматические события.

Выход из Смуты

Второе ополчение

Как обычно случается в истории, великое началось с малого, огромное пламя разгорелось из одной искры. В предыдущих томах я не раз писал, что роль личности в истории проявляется именно в подобных ситуациях. Когда общество готово подняться, всегда находится кто-то, способный дать первый толчок массовому движению, стать его душой и волей.

Удивительно, что инициатором государственного возрождения стал не боярин, не воевода, не дворянин, а человек из низов, представитель совершенно невоинственной, приземленной профессии.

По стране ходили патриотические воззвания, написанные иерархами православной церкви – пленным патриархом Гермогеном, пламенным публицистом из Троицы Авраамием Палицыным. В грамотах говорилось о защите русской веры и о польских притеснениях. Провинциальные жители читали эти горестные письма, негодовали, проклинали захватчиков – и потом, как водится, расходились по домам.