Между империализмом и революцией

История, которая знает многое, вряд ли знает другую кампанию злобы, ненависти и травли, подобную той, какая велась в эпоху Керенского против нас. Газеты всех оттенков и направлений во всех статьях и отделах, в прозе и в стихах, словом и рисунком, поносили, проклинали, клеймили большевиков. Не было гнусности, которой бы нам не приписывали: всем вместе и каждому в отдельности. Когда казалось, что травля достигла уже высшей точки, какой-нибудь эпизод, иногда ничтожный, придавал ей новую энергию, она взвивалась еще выше, опьяненная испарениями своего собственного неистовства. Буржуазия чувствовала смертельную опасность. Языком исступленного бешенства бредило помешательство страха. Меньшевики, как всегда, отражали настроения буржуазии. В разгар этой кампании мистер Гендерсон нанес визит Временному Правительству и пришел к утешительному заключению, что сэр Бьюкенен[22] с необходимым достоинством и успехом представляет идеалы британской демократии при демократии Керенского – Церетели.

Царская полиция и контрразведка, временно остававшиеся в бездействии из опасения промахнуться, рвались доказать свою преданность новым господам. Все партии образованного общества единодушно указали им объект попечения и забот большевиков. Дурацкие выдумки о нашей связи со штабом Гогенцоллерна, которым на деле никто не верил, кроме разве мелких сыщиков и московских купчих, повторяются, развиваются, варьируются, размазываются изо дня в день и на все лады. Лидеры меньшевиков лучше чем кто-либо знали подлинную цену этому обвинению. Но Церетели и братия считали полезным поддерживать его по политическим мотивам. Грудным баритоном Церетели задает тон, хриплым лаем вторят ему все черносотенные задворки. В результате коммунистическую партию формально обвиняют в государственной измене, в службе германскому милитаризму. Наши типографии и склады громит буржуазная чернь под руководством патриотического офицерства; Керенский закрывает наши газеты; тысячи и тысячи коммунистов арестовываются в Петербурге и во всех концах страны.

Меньшевики и их союзники, социалисты-революционеры, получили власть из рук рабочих и солдатских Советов. Но они уже очень скоро почувствовали, что эта почва уходит из-под их ног. Их мысль была направлена на то, чтобы в противовес рабочим и солдатским Советам помочь политически организоваться мелкобуржуазным и буржуазным элементам страны через посредство демократических муниципалитетов и земств. Но так как Советы слишком быстро эволюционировали влево, то работа по сплочению буржуазных классов дополняется у меньшевиков работой по ослаблению и дезорганизации Советов. Перевыборы злостно затягиваются, второй Съезд Советов открыто саботируется. Церетели вдохновляет эту политику, Чхеидзе ее организационно увенчивает. В центральном органе Советов уже с августа – сентября 1917 г. доказывается, что советская система отжила свой век, что Советы «разлагаются». Чем революционнее, настойчивее, нетерпеливее становятся рабочие и крестьянские массы, тем более грубый и открытый характер принимает зависимость меньшевиков от имущих классов. Буржуазно-демократические муниципалитеты и земства не спасают положения: революционная волна переливается через эту жалкую плотину. Созванный все же меньшевиками – под нашим давлением – второй Всероссийский Съезд Советов берет, при поддержке петербургского гарнизона, в свои руки власть, почти без боя и без жертв. Тогда меньшевики вместе с социалистами-революционерами и кадетами становятся на путь ожесточенной и, где возможно, вооруженной борьбы с Советами, т.-е. с рабочими и крестьянами. Так залагается основа белым фронтам.

В течение первых девяти месяцев революции меньшевики сменяют, следовательно, три этапа: весною 1917 года они – неограниченные вожди Советов; летом они пытаются занять «нейтральную» позицию между Советами и буржуазией; осенью они вместе с буржуазией объявляют гражданскую войну Советам. Эта отчетливая смена этапов характеризует всю сущность меньшевизма и, как увидим далее, целиком объемлет собою историю меньшевистской Грузии.

Чхеидзе еще до октябрьского переворота ускользает на Кавказ: осторожность была всегда сильнейшей из его гражданских доблестей. Он избирается впоследствии председателем коалиционного Закавказского сейма: таким образом, роль, которую Чхеидзе исполнял в Петербурге in folio, он продолжает на Кавказе in octavo.