Между львом и лилией

– О-о-х, как бок болит! Просто мочи нет, как болит! Это ж надо, как меня угораздило! Помру я, наверное, останусь в стране этой чужой, так и не увидев больше родную землю. Старики рассказывали мне, что когда человек умирает, то перед ним проходит вся его жизнь. Вот лежу я сейчас, слышу, как птички надо мной щебечут, и вспоминается озеро Шерегодро, у которого я и родился. Там тоже птички щебетали, и лес был большой. Но, не такой, как на земле этой, Америкой называемой.

Село наше – Кончанское – принадлежало царевне Елизавете Петровне, дочери императора Петра Алексеевича. А сами мы – карелы, или ливгиляйне, как мы себя называли. Бабка мне рассказывала, что предки наши жили далеко от этих мест, у Ладожского озера. А после того, как царь Михаил Федорович отдал те земли шведам, карелы решили не оставаться под лютеранами, и ушли на юг. И поселились они в Новгородской земле. Мы хотели быть с русскими – нашими братьями по вере православной.

Вот так я и стал русским, хотя помню рассказы бабки про нашу родимую землю, и язык наш еще не забыл. Эх, как давно это было!

Но, когда исполнилось мне шестнадцать годков, староста отправил меня в Петербург, ко двору царевны Елизаветы Петровны. Только, какой там двор – царевна была беднее некоторых графьев или баронов. Не жаловала ее царица Анна Иоановна. Одно только было хорошо – добрая была дочь Петра Алексеевича, не обижала слуг своих понапрасну. Вот и меня приставила к делу – начал я помогать кузнецу, который работал на Смольном дворе – там жила Елизавета Петровна в Девичьем дворце, который велел построить для нее царь Петр.

Работа мне нравилась. Силушкой меня Господь не обидел, да и, махая тяжелым молотом, вспоминал я кузнеца Ильмаринена, выковавшем волшебную мельницу Сампо. О нем рассказывала мне бабушка.

– Учись делу, Кузьма, – говаривал мне кузнец, дядька Игнат. – Руки твои всегда тебя прокормят.

И действительно, наука его мне потом не раз пригодилась.

А вот сейчас я лежу один под кустом, и жду, когда смертушка моя придет. Нет, не видать мне никогда родной сторонушки. А так хочется увидеть…

А началось все с того, что я стал моряком. Точнее, корабельным кузнецом. Началась замятня в Польше, где умер старый король, а новых королей на его место оказалось сразу двое. Одного – Станислава Лещинского – поддерживал его зять, французский король Людовик. А второго – сына покойного короля Августа Саксонского Фридриха – поддерживала наша царица Анна Иоановна. Чтобы посадить на польский престол этого Фридриха, в Польшу вошли наши войска. А в Данциге хотел было высадиться французский десант, но его отбили и заставили убраться восвояси.

Меня же, когда началось все это, взяли и отправили послужить России-матушке. И попал я на 32-пушечный фрегат «Митау», которым командовал капитан полковничьего ранга Петр Дефремери. Хороший он был человек, хоть и папист. Матросов не обижал, с офицерами ладил. Только не повезло ему.

В начале лета 1735 года фрегат наш оказался неподалеку от Данцига в окружении сразу четырех больших военных французских кораблей. Уже стемнело, и уйти от противника – а ведь войну французы нам так и не объявила – было опасно. Места там мелководные, и можно было запросто выскочить на песчаную косу. Капитан Дефремери созвал офицерский совет, на котором было решено, что раз Франция и Россия не воюют, то опасаться нечего, и захват нашего фрегата будет сравни пиратству. К французам послали мичмана Войникова, но обратно он не вернулся.

А вместо него к нам на шлюпке приплыл французский офицер, который велел, чтобы капитан Дефремери немедленно прибыл на флагманский корабль французской эскадры. Наш командир сказал, что он когда-то служил вместе с адмиралом Берейлом, который командовал французской эскадрой, и думает, что договориться с ним все закончить миром.

Только все вышло по-другому. Французы арестовали капитана Дефремери, а с их кораблей спустили шлюпки, захватили наш фрегат, объявили его призом и увели в Копенгаген. Вот так я и попал в плен.

Правда, продержали наш «Митау» и его команду в плену недолго. Как я узнал потом, уже через месяц наши вернули французам их пленных, а они – фрегат и наших пленных. Только меня уже с ними уже не было.

Дело в том, что я сбежал из плена. Ну не нравится мне быть в неволе. Да еще французские солдаты – такие наглые. Все норовят толкнуть, когда идешь мимо них, и при этом смеются прямо в лицо. Ох, как хотелось ударить кого-нибудь в морду! Но ведь они с оружием, а ты без. Убьют, и за борт выкинут.

В общем, как-то ночью я вышел на палубу, увидел, что караульный спит, прислонив фузею к мачте. Потихоньку спустился по трапу, сел в лодку, отвязал канат и был таков.

Потом я бродил по порту, где таких же, как и я, моряков было полным полно. Неожиданно я услышал знакомую речь – кто-то кого-то спрашивал по-фински о том, какая завтра будет погода, и откуда будет дуть ветер.