Между нами только ночь

— Сегодня вечером в «Иностранке» Елена устраивает для писателей благотворительный бал. Явись обязательно, вино будет литься рекой!

Следом прокатилась волна балов для учителей и библиотекарей.

Поздней осенью она отправила в пионерлагерь «Артек» нескончаемую колонну автобусов со школьниками.

К Новому году в подарок родному «Аэрофлоту» — выпустила богато оформленный глянцевый календарь с изображениями самолетов.

Однако наше дело тоже потихоньку продвигалось. Елена заказала марку издательства очень известному дизайнеру, который в своих работах экспериментировал с красной икрой, как раз он недавно получил Государственную премию. Когда ему звонили и заказывали работу, он скромно отвечал: «У меня гонорар меньше тысячи долларов не бывает». Ему денег отвалили. Он сделал. Им не понравилось. В результате марку издательства просто так нарисовал Коля: яблоко с улыбочкой.

В начале мая мне сообщили, что издательство имеет громадный успех в Министерстве просвещения, Елена блистает в высших сферах, правительство приглашает ее на пикники, издательский проект включен в федеральную программу, а моя «Загогулина» ляжет в основу серии лучших книг для подростков.

Летом Елена и Юля уехали в Одессу.

На осенней книжной ярмарке Елена сняла павильон — поскольку книг не было, на полках выставили пустые корешки, а посередке — она заказала бассейн, где плескался живой крокодил.

К Новому году в «Книжном обозрении» напечатали заметку, что моя книга вышла, тираж распродан, а мне и Коле присудили большую денежную премию.

Уже окончательно сбитая с толку, я позвонила Юле. Она ответила:

— Ерунда! Обычная газетная «утка».

И добавила:

— Не панихидничать! Жизнь продолжается.

Ну, да, да, конечно, надо чуточку подождать, иметь терпение.

И не было этому ожиданию ни конца, ни края.

Хорошо, я уже знала, что существуют периоды времени, когда люди и вещи имеют смутные, почти прозрачные очертания, словно в дремоте, а формы выходят за собственные пределы, тают в паутине и дымке, все истребляется какими-то неясными стихиями.

— Может, я чего-то не понял, — спрашивал Юрик. — Когда они собираются издать твою книжку?

— Что слышно от учительницы? — живо интересовался папа.

Знакомые писатели, прослышав о моем издательском взлете, просили их тоже пристроить к Елене. А в Доме литераторов ко мне подрулил и вовсе незнакомый пожилой человек, бедно одетый, в ветхом твидовом пиджаке и в снегоходах:

— Меня зовут Израиль Аркадьевич. Я намного старше вас, поэтому я так представляюсь. Странно было бы, если бы вы звали меня просто Израиль, — сказал он. — Я хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы ознакомиться с этой рукописью с целью посодействовать в публикации? — и протягивает истрепанные пожелтевшие листы. — Она посвящена жизни и творчеству…

Повисла пауза.

— Не волнуйтесь, — говорю я. — У меня тоже так бывает — вылетит что-то из головы и никак не вспомнишь. Особенно имена.

Общими усилиями выясняется, что речь идет о Булгарине.

Все трещало по швам, такое уныние на меня нашло! Я начала терять самообладание. Тут звонит моя мама:

— Ты знаешь, — она говорит, — а за Богородицей пришел сам Христос!

— Когда? — я испуганно спрашиваю.

— Когда настала пора.

— И что?

— …Как-то я боюсь, — сказала она, понизив голос, — чтобы все это не оказалось выдумкой.

Жизнь представала передо мной во всей своей первозданной бессвязности. Я спускалась в метро и мчалась опять куда-то без цели и смысла. Вокруг меня, навстречу, да и в том же самом направлении двигались клокочущие потоки жителей этого вероломного мира. Хотелось крикнуть им: «Вставайте, павшие духом! Во мгле отчаяния восстаньте ото сна, пробудитесь!..». И запеть пифийские песни. Так велико во мне было исступленное желание ясности.

Вдруг я увидела художника Колю. Он шагал широкими верблюжьими шагами, в летчицкой куртке, закинув лицо вверх, кусок рубахи голубой торчал из расстегнутой ширинки. Лацкан летчицкой куртки весь в значках — «Аэрофлот» и «Кавказ». Казалось, он тоже не знал, как и я, что ему делать, как быть — одному среди множества людей.

Он заметил меня, поманил легким движением руки, наклонился и прошептал в самое ухо:

— Найди удаленное тихое место, останься там, питай только одну надежду — высохнуть вместе с горными травами и деревьями…

Он был совершенно пьян.

— Вообще, я не суеверный, — снова заговорил Коля, — в приметы не верю, но как увижу птицу во сне, обязательно какая-нибудь неприятность. Вот сегодня под утро увидел глухаря.

— Коля, — я стала звать его, — Коля!..

Но он не слышал меня.

— Ловишь себя на том, — произнес он вдруг очень громко, — что независим, свободен, наконец, свободен! Эта эпитафия греет душу. У меня два окна в комнате, квартира торцевая. И столько света — что если между окнами поставить мольберт — ну прямо пиши и пиши. У меня тьма, тьма тьмущая замыслов. Я для всех полная загадка, — и он улыбнулся от счастья и тоски.

Видно было, что с ним произошла какая-то нервная контузия.

— Вы гений, Коля, — говорю. — Как вы нарисовали иллюстрации к моей книге! Как будто все сами видели и знали!

Это было каким-то чудом услышано.