Между нами только ночь

Марина Москвина МЕЖДУ НАМИ ТОЛЬКО НОЧЬ

От автора

Недавно мне позвонили из Союза писателей и спросили:

— Вы извините, пожалуйста, какого вы года рождения? У нас тут записано — 1854-го…

— И в чем проблема? — я спросила.

Иногда мне кажется, так оно и есть.

«Друзья мои, где вы? И зачем мне теперь телефон?» — спрашивал Виктор Шкловский и не находил ответа.

Я чувствую себя Робинзоном, выброшенным на берег вечности.

Хочется удержать прошлое, запечатлеть бывшее. Мне близка федоровская идея Музея предков — как собирания, хранения, изучения поглощенных временем феноменов — по тающим следам, исчезающим отпечаткам, письмам, дневникам, вещам, документам, фотографиям, меркнущему сиянию, стихающим отголоскам. Близка его вера в то, что мы в силах отыскать утраченное — не в пространстве земли, так в толще времени.

―♦―

Вдруг в конце апреля пошел снег.

— Как же так? — удивлялся мой брат Юрик. — Такой холод? Ведь могут цветы замерзнуть!

Апрель, новая весна — снежная, холодная, — а все равно — весна есть весна, и ты дожил до нее! Почему-то весной мне всегда приходит это в голову.

В тот день я уговорила Юрика вместе сходить в театр «Эрмитаж» на спектакль швейцарца Петера Риндеркнехта — «с музыкой и куклами (так было написано в афише), для любопытных зрителей от 8 лет и старше…».

Мы-то с Юриком гораздо старше. Юрик вообще уже весь седой. Мы с ним так редко видимся. Юрик — военный геодезист, майор, все время командировки, живет он один с двумя попугаями: желтенький Петька и зелененький Чапай.

Еще у него есть рыбки.

— Это моя большая холоднокровная семья! — с гордостью говорит о них Юрик.

Уезжая в командировку, брат оставляет мне червей в холодильнике и записку:

«Машка! Не клади продукты на червяков, а то им душно».

Юрик соорудил такой большой аквариум — во всю стену, что пол не выдержал тяжести, и аквариум провалился в нижнюю квартиру. Все остались живы, к немалому своему удивлению — и соседи, и братец, и огненные барбусики, даже золотые вуалехвосты и нежные полосатые скалярии почти не пострадали, а сом Алешка отделался легким испугом.

Билеты я упросила по телефону забронировать нам заранее, и очень благодарила кассира, что Юрику не понравилось.

— Почему ты заискиваешь перед кассиром? — спросил он строго. — Кассир должен благодарить покупателя, а не покупатель — кассира.

В театр «Эрмитаж» он пошел со мной только потому, что я пообещала ему обалденный концерт на контрабасе. Мол, Петер Риндеркнехт — великий швейцарский контрабасист. И показала ему на афише — издалека — лохматого великана черноволосого, тот в красном бархатном фраке и «бабочке» самозабвенно играет на контрабасе.

Когда оказалось, что контрабас Петеру служит «волшебным ящиком», вертепом, весь свой театр он упрятал в контрабас! — Юрик не мог скрыть разочарования.

— Ой, какой у него пыльный бархатный фрак, — недовольно зашептал Юрик. — Вообще, театральные люди мне кажутся очень пыльными. Театр — это скопище пыли. Мы не замечаем пыли в обычной жизни, — шептал он, — а в театре — то ли оттого, что свет слишком яркий? — одна только пыль.

Он ворчал и ворчал, но я не жалела, что завлекла его сюда, хотя бы и обманом.

Мне так хорошо с ним всегда, я в детстве от него не отставала. Куда он, туда и я. Я и за пивом им бегала, только бы не прогоняли.

Юрик мне брат по маме. Отец Юрика — военный. Мама говорит: «Он вернулся с войны — такой герой, тяжелое ранение, и все показывал какой-то необычайный орден, который, как потом оказалось, он не заслужил, а просто нашел в Румынии…».

Но все равно Юрик для меня роднее родного брата. Я иногда размышляю, с чего началась моя божественная удача в этой жизни? И понимаю — с того, что все мое детство длиною в жизнь я провела за его широкой, надежной спиной.

Если б кто-нибудь спросил у меня, чего я ищу, что я больше всего ценю в этом мире, я бы ответила: не любовь (она вечно оканчивается скандалом), не дружбу (дружба тает с годами, рассеивается, превращается в воспоминание), а братство — братство я ставлю превыше и дружбы, и любви, потому что это единственное, мне кажется, на что можно положиться.

Но был момент — даже Юрик закайфовал: когда сам артист наконец-то расслабился, сел на стул, открыл в контрабасе дверку, а там — настоящая кофеварка. Он стал варить себе кофе, чудесный запах распространился на целый зрительный зал, и вот он лениво извлек из контрабаса открытку с изображением, может быть, южной Италии, и прочитал:

«Дорогая мама! У нас все хорошо! Микелле в полном порядке, он в тюрьме…».

Петер Риндеркнехт сидел на сцене и наслаждался чашечкой кофе, а мне этот эпизод понравился больше всего, потому что я сама очень люблю сесть где-нибудь в хорошем месте — немноголюдном, с Юриком, в тепле и тишине, пускай даже в «Макдоналдсе», пить капуччино с жареным картофелем, есть ванильное мороженое, ну, можно взять еще по слоеному пирожку с ежевикой…