Между нами только ночь

Елена провожала нас, утешала, как могла. Помню, она сказала мне (представляю, какой у меня был затюканный вид!):

— …Ну, ничего, иди, прогуляйся. А то уже забыла, как звезды выглядят.

Далее следует сюрреалистическая картина: ночь, Варшавское шоссе — ветер, тоненький месяц, осенний холодок, а мы идем по проезжей части дороги, чеканя шаг, нескончаемой колонной в одинаковых, как я уже говорила, фланелевых костюмах с лампасами, выданных в интернатской кастелянной.

Это были суровые будни, но случались в интернате и праздники, хотя они тоже носили немного казарменный характер. Взять хотя бы смотр строевой подготовки, когда на глазах у представителей РОНО надо браво прошагать всем классом точно по периметру актового зала (господи, до чего я давно не произносила этих слов, странно, что они не стерлись из памяти!), а потом грянуть строевую песню, как напутствовал нас военрук Нахабин, «чтоб дым из ушей валил!».

В общем, мне поручили выбрать для класса песню. Я вернулась домой — нас отпускали на воскресенье — и спрашиваю:

— Юр, как думаешь, какую нам песню спеть на смотре по стройподготовке? Главное, чтобы солдатско-матросскую!..

Юрик знал сотни песен и по «Самоучителю» научился играть на шестиструнной гитаре. Во дворе ему не было равных бардов и менестрелей. Теплыми вечерами в Черемушках из своих распахнутых окон обитатели нашей пятиэтажки выслушивали многочасовые концерты, которые Юрик закатывал на лавочке в беседке.

— «Вот ты опять сегодня не пришла, — пел наш Юрик, подыгрывая себе на гитаре — то перебором, то зажигательным чесом, — а я так ждал, надеялся и верил, что зазвонят опять колокола и ты войдешь в распахнутые двери…»

Потом шла «Гостиница». Дальше — по нарастающей — «Тише, люди, ради бога, тише, голуби целуются на крыше…» — короче, классика московских подворотен, в основном, разумеется, про любовь.

— Знаю я одну матросскую песню, — сказал Юрик. — Значит, дело было на корабле. Слова там такие:

Он говорил ей: «Сюда смотрите, леди,
Где в облаках мелькает альбатрос.
Моя любовь к вам нас приведет к победе,
Хоть вы знатны, а я простой матрос».

— Видишь, — он говорит, — какая матросская?

— А дальше?

— Дальше припев:

А море грозное
Ревело и стонало,
Ласкаясь, с грохотом катил за валом вал.
Как будто море чьей-то жертвы ожидало.
Стальной гигант кренился и стонал!

— Подходящая?

— Сила, — говорю. — Маршировать-то под нее можно?

— Это как спеть, — сказал Юрик. — Ать-два — левой! Ать-два — ле… Но на при-зы-ы-ыв влю-блен-ного матро-оса ска-за-ла ле-ди: «НЕТ!», по-тупив в во-ду взор! За-би-лось серд-це в нем, словно крылья аль-батро-оса, и бросил ле-ди он в бу-шу-ю-щий простор!!!

Вот это была песня! Прямо потрясающая! Только леди жалко. Я как представила валы — с нашу пятиэтажку — сразу поняла, чего она всю дорогу стояла, потупив в воду взор. Ее просто-напросто укачало. Да и матроса явно укачало. Сто против одного: если б не свирепая болтанка, в жизни бы он на такое не решился.

В понедельник слова «Моря грозного» я продиктовала всему классу. Друзья, разумеется, одобрили мой выбор. Особенно эта песня запала в африканское сердце Фреда Отуко из Кении. (Фред — свой парень, не жмот, угощал нас жвачкой и кока-колой — никто ведь понятия не имел, что это за напиток, думали, пиво. Он и вещами не пижонил, носил что выдавали со склада. И так сидело на нем ладно само по себе невзрачное пальто, так был к лицу черный воротник и черная цигейковая ушанка. Особенно когда он во всем этом усаживался в серебристый «Мерседес», который привозил их с братом в интернат и увозил обратно в посольство Кении).

А через три дня мы выстроились на верхнем этаже.

Нас поджидала комиссия — учителя и воспитатели — по четверо в каждом углу. Не было только нашего классного руководителя — историка, он отпросился на несколько дней в родную деревню помочь старенькой маме убрать с огорода картошку. Его заменить попросили Елену, чему я очень обрадовалась, именно ее больше всех мне хотелось как громом поразить «Морем грозным».

В центре стояли главные военачальники: директор Владимир Павлович — он в старших классах преподавал обществоведение, завуч Евдокия Васильевна и какой-то неизвестный в костюме, видно, представитель РОНО.

— Здравствуйте, учащиеся четвертого «Б»! — Евдокия Васильевна улыбнулась и ласково посмотрела на представителя.

Представитель многозначительно кашлянул и заложил руки за спину.

— Здрав-ствуй-те!!! — мы гаркнули так, как будто перед нами стояли по крайней мере Суворов, Кутузов и Барклай де Толли.

— Нале-во! — сказала Евдокия Васильевна. — Шагом марш! Песню запе-вай!

— О-ни сто-я-а-ли, — грянули мы все вместе, — на ко-ра-бле у бо-орта! Он пе-ред ней стоял с прот-тя-ну-той ру-кой! На ней бо-га-тый шелк! На нем бушлат поте-ортый! Он на не-е смотрел с на-деждой и моль-бой!