Между Памиром и Каспием

Накануне арабского завоевания и в первые столетия после него согдийцы — это поистине «финикияне Средней Азии». Их язык в это время — общепризнанный язык международных общений на широчайших просторах от Мерва до Монголии и от Хорезма до Северной Индии. В Мерве, например, среди найденных надписей на глиняных черепках встречена согдийская учебная надпись (из письменных источников известно и о существовании в Мерве согдийского базара). В Монголии, в столице уйгурского государства Карабалгасуне (на р. Орхон), текст, высеченный по приказу хана на величественной стеле, был выполнен помимо уйгурского также на китайском и согдийском языках. Причем, если китайская надпись могла быть невольной данью грозной мощи южного соседа уйгуров, то согдийскую нельзя рассматривать иначе как добровольное признание культурной значимости этого небольшого среднеазиатского народа, не только слабого в военном отношении, но даже потерявшего свою политическую независимость: ко времени составления карабалгасунской надписи Согд прочно вошел в состав Арабского халифата. В тот же период согдийские надписи засвидетельствованы на некоторых типах монет Хорезма и Северного Тохаристана (правобережной Бактрии), а в Северной Индии, в Ладаке, до сих пор сохранилась наскальная надпись, высеченная по-согдийски самаркандским купцом, направлявшимся к тибетскому государю. Для VII–VIII вв. можно говорить о постоянных поселениях и колониях согдийцев в Семиречье и Восточном Туркестане, Монголии и Северном Китае (в Ордосе). В династийных хрониках того времени постоянно упоминались также многие согдийцы — религиозные проповедники, удачливые политические авантюристы, живописцы, музыканты и танцоры, деятельность которых протекала на территории современного Китая.

От согдийской письменности ведет свое происхождение уйгурский алфавит, который в свою очередь составил основу монгольского и маньчжурского письма (уже одно это, если даже не говорить о вкладе согдийцев в материальную культуру и искусство ряда народов Востока, достаточно ярко свидетельствует об их большом культурном значении в жизни Центральной и Восточной Азии и полностью подтверждает высокую оценку их деятельности, данную В. В. Бартольдом).

Согдийские влияния заметны и на далеком Западе, хотя на их пути туда непреодолимой, казалось бы, стеной лежало Сасанидское (Новоперсидское) царство. Насколько сасанидские цари Ирана препятствовали торговой (и, вероятно, культурной) деятельности согдийцев на западе, ясно видно из сообщений византийского автора Менандра о событиях 60-х годов VI в. В эти годы согдийцы дважды пытались завязать регулярные торговые и культурные связи с центральными областями Ирана. Уже первое посольство из Средней Азии во главе с согдийцем Маниахом было принято при дворе сасанидского царя крайне недоброжелательно: привезенные согдийскими купцами шелка были куплены, но затем их демонстративно сожгли в присутствии послов. Последним после этого, конечно, ничего не оставалось как вернуться на родину. Еще печальнее закончилась вторая попытка: царь Ирана приказал отравить послов.

Сасанидским властям не удалось, однако, полностью преградить согдийцам дорогу на запад. Из сообщений того же Менандра известно, что согдийские посланцы, воспользовавшись древними степными путями, идущими в обход Прана по северному берегу Каспия, установили непосредственный контакт с Византией. Среднеазиатское посольство, возглавленное все тем же Маниахом, прибыло прямо в Константинополь. В ответ на это в 568 г. византийский император отправил своего посла в Семиречье в ставку тюркского кагана (в то время среднеазиатские области признавали свою вассальную зависимость от кочевого древнетюркского каганата). Вслед за этим много лет между Средней Азией и Византией осуществлялся весьма оживленный обмен посольствами и караванами. Вещественными свидетельствами этих связей служат неоднократные находки в Средней Азии и непосредственно в Согде византийских монет и отдельных предметов, равно как и выявление в западноевропейских хранилищах согдийских шелковых тканей, иногда даже с согдийскими надписями.