Между Полярной звездой и Полуденным Солнцем: Кафа в мировой торговле XIII–XV вв.

Еще драматичней духовный опыт тверского купца Афанасия Никитина. Убедившийся в том, что в полуденных странах нет блаженной земли вечного счастья, что русская земля «самая благословенная», и «на этом свете нет страны, подобной ей», но только «мало в ней справедливости»[710], он заканчивает свое «Хожение» полной непостижимостью: мусульманской молитвой на арабском языке, записанной русскими буквами[711]. В этом аффективном порыве – сокровенная мольба человека, мучавшегося своей вненаходимостью, остро ощутившего при вступлении на русскую почву свою потерянность для провидения, которое хранит только преданных отчей земле. Впрочем, Афанасию Никитину посчастливилось умереть среди единоверцев, тогда как многим его соотечественникам не довелось вернуться, погибнув от грабителей, а еще чаще, умерев в расцвете лет от эпидемий где-нибудь в Токате, Бурсе, или Крыму[712]. Вот – оборотная сторона надежд на благосклонность судьбы и успех.

Вообще, человеческая незащищенность характерная для той эпохи, должна была усиливать религиозную мотивацию устремленности в иные земли, будь то Север, или Юг, как особого рода подвижничества, сближавшегося с крестной жертвой Христа.

В любом случае, деятельность торговых людей, «из греков», или «из варягов», была служением некоему общему идеалу, содействием процветанию. С ними по тем же самым путям распространялись новые знания, достижения в технике и культуре. «Из греков» в северные страны приезжали художники, искусные мастера, деятели культуры и искусства, как знаменитый Феофан Грек, учитель Андрея Рублева; как литейщик Борис Римлянин, с которого в России началась отливка пушек[713]; как монетчик Джакомо, положивший начало чеканке золотой монеты Московии; как Алевиз Новый, Аристотель Фиорованти, Пьетро Антонио Солари, создавшие каменный кремль[714], а до этого работавшие в Крыму[715], и многие другие.

Культурная контаминация, ощущавшаяся гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд, была прямым следствием этого обмена. Ее проявления уловимы в языке и этикете, эмблематике и орнаментации, моде и гастрономии. Уже в позднее средневековье никого не удивляло присутствие виноградной лозы в северной резьбе по дереву и кедрового ореха в южной глиптике, распространение «итальянского» трехстворчатого окна в северных постройках и луковицевидных деталей в южной архитектуре. Никто не поражался тому, что каменные древнерусские крепости воспроизводили образцы итальянской фортификации, а крытые позолотой купола католических храмов подражали восточнославянскому обычаю, что знать северных народов облачалась в шелка и парчу, а аристократия южных стран наряжалась в роскошные меха, что для флорентийских косторезов стало естественным пользоваться моржовой костью Заполярья, а для русских иконописцев – красками итальянских мастеров, что нобилитету южных земель служили усладой приполярные кречеты и соколы, а северному клиру составляло таинство причастия красное вино греков, «кровь Христа»…

Глава II Кафа и «великий шелковый путь»

Определение «Великий шелковый путь» известно каждому. Обычно приоритет в его конструировании отдают немецкому историко-географу Фердинанду фон Рихтхофену, автору монументального трехтомного труда «Китай», первый том которого вышел в 1877 г.[716] Однако уже задолго до него византийские авторы писали о «дороге Серов», по которой из бесконечно далекой страны «Серика», как называли по-гречески Китай, везли шелк [717]. Византийские интеллектуалы, в свою очередь, опирались на еще более ранние свидетельства «Географии» Клавдия Птолемея (90-168 гг. н. э.) и «Эпитомы» Луция Флора (74-130 гг. н. э.)[718], где говорилось о необыкновенном по длительности «пути серов» из Китая в Римскую империю, длившемся от 7 месяцев до 4 лет.

О Великом шелковом пути существует обширная историография[719]. И все же, только сейчас он приобретает свое действительное осмысление: это не сводимый к какому-то одному, или трем, как когда-то описывал В. Хейд[720], маршруту путь, но сложное сообщение народов и культур, протянувшихся в мировом географическом пространстве с Запада на Восток.

В отличие от многочисленных предшественников[721], рассматривавших развитие обмена между Востоком и Западом в несколько спрямленной, горизонтальной проекции, я намерен изучить значение этого пути в том осложненном качестве, каковое ему неизбежно придавало наложение обмена между Севером и Югом.

II. 1. Место Кафы в сообщениях между Востоком и Западом