Между прочим…

– Нет! – помотал головой Вахо. – Ты выпустишь его там, где убил.

– Ну какая ему разница?

– Ему – никакой. А мне – разница. Никто не думает о природе, кроме меня. И если я не буду думать, природа осиротеет, лишится единственного близкого человека.

Двинулись дальше. Время от времени прикладывались к фляжке. Когда подошли к лесу, стало смеркаться.

– Ну все! – сказал Леван и открыл клетку.

Кролик не двигался.

– Нет, не все. Надо идти к высоковольтке, – потребовал Вахо.

До высоковольтки было километров пять.

Леван вытряхнул кролика из клетки, потом взял его за уши, раскрутил и бросил вперед, в кусты. Далее он подошел к Вахо, содрал с его плеча свое ружье и зашагал в обратную сторону.

Кролик повернул голову и смотрел в спину уходящего хозяина.

Кролики – не зайцы. Они не приживаются в дикой природе.

Серый выдвинулся из-под куста и побежал следом за Леваном. Легко догнал и даже обогнал. Встал на задние лапы и положил передние на колено Левана.

Леван наклонился, поднял его за уши и сунул себе за пазуху.

Кролик пригрелся и затих. Стало уютно. От человека пахло столярным клеем, водкой и табаком.

Восхитительное сочетание.

Дом Павла Антокольского

Рядом со мной через забор стоит дом поэта Павла Антокольского. Он ушел из жизни в 1978 году. Я его помню живым и старым. Я встречала его в Доме литераторов в Дубовом зале, где собирались советские писатели, пировали, общались, искали истину в вине.

Сейчас все помещения превращены в частные кафе и рестораны. Дубовый зал принадлежит какому-то богатею. Человеку со средним достатком туда не сунуться. Дом литераторов перестал существовать исключительно для писателей. Кто может заплатить, тот и приходит, и рассаживается. Были бы деньги. Тоска.

Я вспоминаю прежний Дубовый зал, наполненный яркими, нетрезвыми творцами.

Писатели-деревенщики: Носов, Астафьев, Белов и другие. Городские писатели: Трифонов, Нагибин, Катаев, Антонов – они пишут городскую интеллектуальную прозу, в отличие от деревенщиков, которые стонут по утраченной деревне.

В углу под лестницей за уютным столиком сидит восьмидесятилетний Павел Антокольский – маленький, сухой, смуглая лысина, вытаращенные глаза. Он похож на сумасшедшего муравья. В нем полно энергии, любопытства к жизни. Вокруг молодые поэтессы. Кипит обоюдный интерес, отнюдь не платонический.

Павел Григорьевич не сумел состариться. Энергии на две, а то и на три жизни.

На дворе стоял 1975 год. Жизни Павлу Григорьевичу оставалось на три года. Я застала его финал. А ведь было и начало…

Павел Антокольский родился в Петербурге в семье помощника присяжного поверенного. Его отец Григорий Моисеевич работал в частных фирмах, позже служил в советских учреждениях. Семья жила в городе Вильно, а в 1904 году переехала в Москву.

Павел учился на юридическом факультете МГУ, но не окончил. Его потянуло в искусство. Зов судьбы был мощным.

Печататься начал в 1918 году. В 1919 году стал работать режиссером в драматической студии под руководством Вахтангова. Там он застрял на пятнадцать лет и много сделал для студии. Пробовал даже стать актером, но актер из него не получился. Он излишне старался, переигрывал, лез из кожи вон. Как говорят поляки, «цо занадто, то не здрово». «Что слишком, то не хорошо». Павлик не стал настаивать на актерстве, ушел в литературный рукав своего таланта: написал три пьесы для студии, сделал инсценировку романа Герберта Уэллса «Когда спящий проснется».

В студии Вахтангова Павел знакомится со своей первой женой Натальей Щегловой.

Наталья Николаевна – из богатой помещичьей семьи. Имение Щегловых под названием Ключищи находилось под Нижним Новгородом. Революция разорила Щегловых. В имении стало неуютно. Юная Наташа устремилась в Москву. Ее тоже потянуло в искусство.

У Наташи рано прорезались математические способности, но она их игнорировала. Ей хотелось творчества и аплодисментов. Она отправилась в студию Вахтангова.

Вот как вспоминает об этом периоде сама Наталья Щеглова…

«Помню, как я первый раз пришла в студию. Она помещалась на Остоженке в небольшом двухэтажном особняке. Он и теперь стоит. От входной двери на второй этаж тянулся шнурок, и, когда в дверь звонили, кто-нибудь из студийцев наверху тянул за этот шнурок, и дверь как бы сама собой открывалась. Но в этот день что-то заело, замок не сработал, и я услышала быстрые-быстрые шаги сверху вниз по лестнице. Дверь открылась, и я увидела перед собой юношу, почти мальчика, маленького роста, с горящими, какими-то жадными глазами. Это был Павлик Антокольский. Он ввел меня в студию, со всеми познакомил, а потом стал показывать помещение с таким восторгом, как будто это царские хоромы, хотя там была всего одна комната метров тридцати. Часть комнаты отгорожена для сцены. Все.