Между синим и зеленым [сборник]

Время почти ноль-ноль, и пора уже готовиться к посадке. Затянуть шнурки потуже, надышаться чистым высотным воздухом, протрезветь до конца.

Считаю до десяти, время растягиваю. Получается не раз-два-три, а как-то – раз… покуришь, два… посмотришь с птичьей высоты на страшное бетонированное подножье, три… вспомнишь на лету прожитое и пережитое. На четвертом дыхании подумаешь, как мог бы жить, а на пятом поймешь, что иначе бы жить не получилось.

Подобрался к десятому прощальному кивку, и проснулось знакомое тявканье. Показалось, или впрямь выбрался полицейский щенок, с черным, как запятая, распущенным пушком хвоста.

– Место.

Растопырив лапы, несется на боевой клич, обнюхивает ботинки, взбирается по ноге.

– Отставить, – даю команду, – сидеть.

Слушается, не сводя ни на секунду бусины кровяных глаз. Я думаю, что второй пилот найден.

– Молодец, – треплю его за ухо. Надо бы взять на борт собачьего корма, или проживем уж как-нибудь…

Я почти поверил, что полечу не один, отпустив крепкую настойку страха, как раздалась новая команда, и мой Дик бросился к другой хозяйской ноге.

– Мой мальчик, – звенит пропитой голос Васи Мирного.

Хромой костлявый Вася теребит щенка за ухом и радуется, как ребенок невиданному подарку.

– Ты что тут забыл?

– Попрощаться пришел, – говорит Вася. – Шел-шел, смотрю, вы тут, начальник. Вот я и подумал, надо попрощаться.

Блестит металлический корпус ракеты, и жмется холод в груди.

– Гражданин начальник, – говорит Вася, – а вы можете посадить меню в тюрьму? Посадите меня в тюрьму на прощание, гражданин начальник.

– Как же я тебя посажу?

– Да хоть как. Гражданин начальник… – вздыхает Вася. – Давайте так сделаем. Придем в дежурку и скажем, что я забрал вашего пацана. Хорошо же, а? Гражданин начальник?

– Нормально, – говорю, – но неправильно.

– Какая разница, мне главное в тюрьму.

Я даю прикурить, и Вася вроде оставляет на время свежего перекура неважные мысли.

– Знаешь что, Вася. Я тебе помогу.

– Поможешь, начальник?

– Я все продумал, Вася. Давай улетим в космос. Возьмем и улетим.

– Зачем мне твой космос, начальник. У меня тут – жизнь.

– Нет, надо лететь. Какая у тебя жизнь? Ты где вообще живешь?

Вася молчит, потому что живет где придется. Сегодня может заночевать на стройке, а завтра в подъезде, если добьется прохода сквозь замурованную замком дверь.

– Ну, гражданин начальник, что мне там делать? По мне тюрьма плачет.

– Прямо плачет?

– Моя жизнь в тюрьме, – говорит Вася, – вот не поможете, все равно сяду. Пойду вон и ларек грабану, мне-то что, ходок я бывалый. Собачонку вот жалко. А вы, начальник, собачонку заберите, а? В космос-то. Полетишь с начальником? – спрашивает щенка.

Щенок скалится, и Вася говорит, что полетит.

Доносится издали шум приемника с «московским полуночным временем». Пора-пора…

Уже рычит горячий газ, готовый бросить реактивную струю и, разбежавшись в соплах, пустить толкающую тягу. Открытая крышка извергает почти огненное сияние с оранжевым нутром и сиреневой коркой. Нагревается корпус, и сам я почти поддаюсь внешнему ядерному сгоранию. Сейчас сработает подъемная сила, отступит тяжесть, и станет невозможно легко.

Ну же, давай.

Взбираюсь по лестнице. Ветер шатает веревки, и почти срываюсь. Прощально машет Вася, поглаживая щенка.

– Как его зовут? – кричу сквозь нарастающий механический шум.

– Никак! – кричит Вася. – Просто щенок, и все.

Щенок ловко карабкается по тросовым линейкам и вот уже первым прыгает внутрь.

– Ну, бывай, Вася.

– Бывай, гражданин начальник.

Стоит мне захлопнуть люк, пристегнуть ремни, как ракета зашаталась, протрещала крышка, выдав острые угрястые скулы, нестриженую бороду, добрые глаза.

– Я все-таки решил, начальник. Тюрьма подождет.

Он плюхается в кресло и тоже вяжет защитные лямки. Сияют лампочки, дрожат рычаги, пиликают приборы. Беспорядочно я жму кнопки.

– Фанфурик будешь?

– Спрашиваешь…

Пьем по очереди из горла. После первой и второй появляется откуда-то красная кнопка с надписью «Пуск».

– Ну, начальник, поехали.

Шатает и крутит, уши заложило, на все тело бросился невесомый отек…

Мельчает город, и близится вечная свобода. Успеваешь еще рассмотреть, как нежится в постели нелюбимая Оксана, как смотрит в небо крохотный Гнусов. И все бы хорошо, только плачет мама, а Катя в слезах целует моего пропавшего Гришу.

– Гриша! – кричу я. – Гриша!

Я не верю, я не пойму: я пьяный, я сплю, может быть, не стало меня, и все мне кажется только.

Мой маленький Гриша бежит навстречу и кричит невозможное:

– Мама! Мама прилетела! Ура-аа-ааа!

* * *

Я выдал ответное «привет» и даже первым спросил «ну, как ты?», словно говорил с кем-то, кого давно не видел и кто, в общем-то, не был обязан видеться с тобой.

– Надо поговорить. Надо срочно увидеться и поговорить, – сказала она, – прости, что не предупредила. Это я забрала Гришу.

Вдруг стало мне так противно – точно так, когда сдается всесильная алкогольная тяга, растворяясь похмельной тоской. Ненужная трезвость, закодированная правдой, вытеснила пьяное счастье, полное прежней любви.

– Зачем?

– Мне нужно, правда…