— Немцы бывали в селе наездами на подводах. Приезжали за продуктами. Как-то зашли к нам двое в дом. У нас нечего было им дать. А тут ещё и Василь плачет на печке. Выглядывают Иван и Шура. Ну, думаю, сейчас пристрелят. Постарше немец заглянул на печку и увидел Василя, у него глаза затекли от гноя. Потом показал фото своей семьи, сказал: «Фамилия». Ещё какое-то слово, я забыла. Погладил Василя по голове, что-то проговорил, только я запомнила «Лах». А потом велел мне жестами одеть Василя и следовать за ним. Я попрощалась с детками и, еле сдерживая слёзы, села на подводу с немцами и поехала в Мишковку.
Приехав туда, немец повёл меня в дом, как оказалось, там был врач. Они поговорили на своём языке, затем врач промыл глаза Василю и дал пузырёк с жидкостью, чтобы промывать дома глаза. Когда немец выпроваживал, сунул в руки мне мешок. Потом приказал своему солдату подвезти нас, мы отмахнулись, объяснили, что тут всего три километра, сами дойдём. Боялись, вдруг немец тот злой, ещё по дороге что сделает.
Я шла и плакала всю дорогу, не верила, что осталась жива, что меня не расстреляли с больным сыном. Дома рассмотрела содержимое мешка. Там были две банки тушёнки, банка со сладостью какой-то, шоколадки не обыкновенные, а из бычьей крови.
Василь вскоре поправился, глаза стали видеть хорошо, а то неизвестно чем бы всё закончилось. Может, совсем ослеп бы, а ещё хуже — умер от заражения крови. Так что помнить буду немца того до конца дней своих.
Дети мои подкрепились, повеселели и стали смеяться над Василём, называя его в честь немца «Лах».
Выслушав бабу Ганну, я спросила: «Может, он сказал „Лахельн“»?
«Может, и так, запомнилось первое „Лах“, так и стал мой Василь Лахом».
Примечание.
Вообще, хочу сказать, что Василий Иванович был очень хороший человек. Я никогда не слышала от него сквернословия, грубости. Работал он электриком. К большому сожалению, однажды сорвался со столба и разбился.
P. S.
Один немец спас ребёнка, а другой оставил сиротой, убив отца в 1943 году под Псковом.Верно сказано: народ ничего не решает, его гонят на бойню, убивать, насиловать, жечь, он покорно идёт…
Моей маме к началу войны исполнилось 19 лет. До войны она успела с шестнадцати лет, как я писала выше, потрудиться на стройке в Москве. Вот что она вспоминала…
Немцы в нашем селе Пыхторовка не стояли, может, оттого, что лес тут рядом, боялись. Стояли в деревне Гриденки. Говорили, что и в Тютюрях тоже были. К нам приезжали за едой. Ходили по дворам, просили: «Матка, дай яйко, млеко, буттер».
Они не насильничали, не грабили, в Германию никого из села силой не угоняли. Приезжали, собирали всех и проводили агитацию. Зазывали на службу к себе молодых хлопцев. Некоторые служили. Староста и к нам приходил пару раз, младшего брата Мишу звал, говорил, что советская власть сделала нас сиротами. Но брат закашлялся и сказал, что какой из него работник, если он болен и, возможно, не сегодня-завтра умрёт. Так он и отстал от Миши.
Примечание.
Немецкие агитаторы рассказывали, что в Германии люди живут хорошо. Вас там тоже приучат к хорошей жизни. Мы, конечно, слушали молча, но как бы нам не было плохо, в Германию ехать не собирались. После вот такой агитации у некоторых моих подружек появилось желание уехать из деревни. Соседку мою мать её так «отходила» вожжами, что она сесть три дня не могла. Тут и желание поехать на чужбину сразу пропало. Правда, две тихонько записались, убежали в Ста-родуб и уехали. Потом присылали письма, что служат в доме, живут хорошо. Домой они так и не вернулись, вышли замуж там, детей родили. Посылки богатые домой присылали.
А мне не надо никакого богатства, от него только зависть и злоба кругом.