Между жизнью и честью. Книга I

Я ответил, что, во-первых, моя страна обязывалась к тому условиями женевских соглашений. Во-вторых, в немецком плену находились тысячи американских и британских военнослужащих, и я не хотел давать Гитлеру предлога обходиться с ними хуже, чем он это уже делал.

Русский был поражён этим ответом еще больше и воскликнул: «Но что вам за забота до солдат, захваченных немцами?! Они попали в плен и уже всё равно не могли дальше сражаться!»

* * *

Маршал Жуков не проявил никакого интереса к мерам, которые, как я считал, на основе опыта союзников в операциях в Африке и Европе, должны быть предприняты для защиты пехотинца, а также повышения его личной эффективности.

Эффективность действий пехоты находится в сильной зависимости от способности командира успешно привести ее на линию боя без истощения, без длительных и изнурительных маршей, и обеспечив ей защиту от случайного огня, который всегда тревожит тылы. Некоторые из наших частей регулярным образом доставлялись к полю боя в бронемашинах, и более низкий процент потерь среди этих частей ясным образом указывал мне на желательность изыскивания путей и средств, благодаря которым и все наши войска могли бы вступать в бой в аналогичных благоприятных условиях.

* * *

Русские, однако, смотрели на меры по защите солдата от истощения и ран как на, возможно, слишком затратные.

Великие победы, как они, представляется, думали, неизбежно требуют колоссальных потерь человеческих жизней.

* * *

Джордж Маршал, начальник американского генерального штаба.

«Мы привыкли к такому противнику, как русские, и были поражены контрастом. За всю войну я никогда не видел, чтобы солдаты разбегались так, что только пятки сверкали, хотя даже, по существу, ничего особенного не происходило… В конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать американцев. Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на Западе».

Размышления, факты, комментарии по главе III

Хочу напомнить читателю: я писатель, а не холодный историк. Хотя и не отрицаю ранее высказанных слов о том, что я больше, чем историк, потому что немалую часть истории прошагала своими собственными шагами, а также имела счастье жить рядом с людьми, которые были непосредственными участниками великих исторических событий нашей страны, начиная с 1900 года.

При написании трилогии «Между жизнью и честью», моей целью было не только воспроизведение событий, но и моральная их оценка.

Предвижу недоумение, а может, и гнев некоторых читателей, которые познакомятся с воспоминаниями простых советских людей о простых немецких солдатах.

Только не надо забывать, что они тоже были подневольными, кто-то из них сразу застрелился, у кого-то не хватило духа, а кто-то бесчинствовал на нашей земле, бросая в огонь детей, женщин стариков.

Примечание.Подневольными — как и наши восемнадцатилетние ребята, отправленные в Афганистан и вернувшиеся в цинковых гробах, которые нельзя было открывать…

После войны на немцев пало клеймо сотрудничество с нацизмом. Сталин спрятался за нападением Гитлера, скрывая свою агрессивность, которая заключена в секретных протоколах к германо-советскому пакту. Сталин не отказался от мировой революции.

Сталинский СССР готовился к войне за передел Европы систематически и целенаправленно с начала 30-х годов. В стране всё было подчинено подготовке к грядущей войне, вся пропаганда взывала к этой войне, и притом не к «отечественной» войне, а захватнической, наступательной, «освободительной» войне.

Коллективизация, индустриализация, пятилетки, массовый террор, чистка в армии и т. д., всё это в конечном итоге имело одну цель — подготовить, начать и выиграть Мировую войну за торжество коммунизма во всем мире.

Война и связанные с нею боль и горечь двух обманутых народов вместо фактора объединения стали барьером, а ложь надолго отделила народы СССР не только от немцев, но даже от вчерашних союзников.

Лучшие книги о нашей войне написаны не нами, а историками английскими или американскими, притом в выражениях, которых российские авторы сторонятся ввиду наличия в обиходе (нередко со времен войны) арсенала наработанных словесных штампов весьма ограниченной выразительности.

Иностранцы, пораженные нашей войной, эмоциональности не стыдятся и в результате ошеломляют нас описанием наших же страданий. Даже ход событий на советско-германском фронте впервые последовательно изложен не русским историком, что было уже не просто правом, но обязанностью российской науки.