Между жизнью и честью. Книга II и III

На телевизионных каналах довольно часто показывают встречи детей и матерей. Нет, не мамы ищут встреч, а дети — в материнские глаза посмотреть хочется…

И несётся со всех сторон: «Простите маму, она была молода», «Простите маму, у неё, наверно, была веская причина оставить Вас», «Не суди, и не будешь судим». Но самое неприятное чувство возникает, когда слышишь: «Это же Ваша мать, она Вас родила, уже за это Вы должны быть ей благодарны!»

Не понимаю таких добродетелей, скорее всего, это игра на публику.

Попробую отстоять свою точку зрения вопросом: «Как появился на божий свет маленький беспомощный беззащитный комочек? Чувствовала ли мать его рождение или была в пьяном угаре? А может, из опасения за свою жизнь, за свою дальнейшую судьбу побоялась прервать беременность?..»

Вот мой вердикт: мать — это жертвенность, это безмерная любовь…

(Из рассказа отца Ф. И. Войтенок)

Зима стояла суровая. Лютовали морозы. Лютовал и враг.

«Нам, — рассказывал папа, — привыкшим к русским зимам, приходилось нелегко. Бывали случаи обморожения. А немцы в такие морозы боялись высунуть нос, укрывали голову, чем только могли, даже женские рейтузы использовали. Обматывали ими уши, шею, спасаясь от холода. Сама природа помогала бороться с фашистами».

Моего отца и его друга Сычёва Александра в эту морозную пору премировали отпуском на сутки. До дома далеко, поэтому решили два друга отдохнуть — отправиться в лес на охоту.

— Слишком не увлекайтесь прогулкой, с лесом шутки плохи, — серьёзно сказал командир.

— Молодые лейтенанты понимали: с южной и западной сторон в ближайших деревнях находились немцы.

— Идти на лыжах было тяжеловато, а петлять по лесу и того хуже…

— Зимний день короткий. Вот и солнце красным заревом стало приближаться к горизонту. Пора возвращаться в часть.

— Плохие мы с тобой охотники, — уныло заметил Александр. — Лучше бы отлежались да отоспались перед наступлением.

— От таких морозов вся дичь околела. У самого стынет кровь, — проговорил отец, еле двигая челюстями. — Давай-ка, за той просекой срежем, а то скоро стемнеет.

Ускорили шаг. На просеке пришлось наклонять голову ниже: ветер жёг лицо. А вот и берёзняк вперемежку с молодыми соснами. Решили устроить пятиминутный перекур. Осмотрелись. Оба замерли, уставившись в одну точку: под небольшой пушистой сосенкой, среди белого и зелёного, отчётливо вырисовывался женский силуэт. Из-под лёгкого цветастого платка развевались чёрные пряди волос. Молча приблизились. Женщина, одетая в коричневую вязаную кофту, держала в руках свёрнутый полушубок. Показалось, даже ветер стих от такой картины. Попытались разжать руки, вытащить ношу, но не тут — то было, мёртвая женщина крепко держала свёрток. Решили доставить в часть «заледенелую находку».

Первым встречал командира Вася, механик — золотые руки. Бежал по сугробам, чтобы помочь и кричал: «Дичи поедим и фашистам поддадим. Лосяти…». Не договорил, остановился, затем быстро подбежал, снял свою душегрейку и накрыл ею женщину.

Тепло не помогло ей. А вот «свёрток» ожил… Ценой жизни своей матери.

По всему было видно, что это еврейка. Конечно же, она спасала не себя. Какая мать думает о себе в грозную минуту!

«Как же она осилила такой путь в лютый мороз?» — вздыхали одни.

«Бедолага, не хватило силёнок дотопать», — шептали другие…

— Она и сама не знала точного расположения наших частей. Видимо, слухи ходили в деревнях, — говорил папа тихо. — Расстояние не маленькое было. Да, досталось в войну и мужчинам, и женщинам.

Отец вздыхал и закуривал самосад.

— Пап, а что с ребёночком стало? — спросила я.

— Малыш оказался крепышом, — радостно произнёс мой папа.

Он бросил курить, обнял меня:

— Мы растёрли его спиртом, напоили чаем с малиновыми ветками. Врач осмотрел его и сказал: «Будет жить».