Между

Если бы я был римским командиром, я бы приказал предать самой жестокой из возможных казней того, кто приказал строить этот вал! Это только на пиру два жареных кабана больше одного. В лесу два кабана — это риск почти наверняка не добыть ничего. Два яблока больше одного. Но два вала — это меньше, много меньше, чем один. Все воины перебрались на эту навозную кучу, гордо именуемую валом Антонина. А грозный вал Адриана тем временем оплывает. Нет прежних рвов, ветшают и рушатся башни и стены…Да, здесь перешеек вдвое уже, чем у Великой Стены. Да только там с востока — открытое море, с запада — один остров. А зде-е-есь… при желании можно безо всякой лодки заплыть в тыл к римлянам. С острова на остров, с острова на остров…Многие круитни так и делают. Построить стену в гуще островов! О чем думал их командир?! Опьянел от собственной безопасности? Или перепил их южного вина? Но я подожду еще чуть-чуть. Чтобы Стена окончательно перестала быть грозной. А эти насыпи мои круитни возьмут одним хорошим штурмом.

* * *

Несколько человеческих жизней о нем не было вестей: курганы не откликались даже на зов. Но теперь он вышел к людям сам. Он приходил к жилищам круитни, являясь в праздники. Его тело не было прикрыто и лоскутом одежды, но ярче любых нарядов и украшений сияли синие узоры силы, змеящиеся от висков до лодыжек. Буйная грива волос, густоте которых позавидовала бы иная женщина, скрывала узоры на его спине. Он молчал. Он просто подходил к тем воинам — юным, опытным, старым, — кто рвался на штурм вражьей стены. Молча он проводил пальцем по их вискам, плечам, рукам — и от его прикосновения синим огнем вспыхивал священный узор на телах круитни. Он молча кивал им и — улыбался. И в улыбке его была смерть римлянам.

* * *

…Море яростно хлестало о скалы, тщетно пытаясь поглотить их. Соленые брызги долетали до острых вершин утесов. О скалы грозные дробились с ревом волны… так то о камень. Песок такой прибой слизывал. Круитни — или, если вам больше по сердцу благородная латынь, пикты — были такими волнами. А каменный вал остался в безнадежно далеком тылу.…они могли напасть ночью и перерезать приморский гарнизон.…они могли бесшумно взобраться на стену.…они могли объявиться в глубоком тылу и подло напасть сзади.…они были синими от вайды — их проклятой краски.…они пикты — «разрисованные».…они — гнусные ночные убийцы. У них нет ни законов, ни королей. Им, дикарям и негодяям, чужда любая цивилизация.…они — смерть.…они — везде. Исподтишка. Насмерть. В любой миг.

* * *

Волны пиктской ярости медленно слизывали вал Антонина. Год за годом, десятилетие за десятилетием. Это была победа. Незаметная. Тихая. Неспешная. Неотвратимая. Круитни торжествовали каждый успех. И вновь, как и век назад, запросились воины в курганы — пройти обряд, стать неуязвимым — ну и что, что ненадолго! Взлететь синим призраком смерти на этот клятый вал, перебить одному десятки врагов — и пусть расплатой за это станет смерть! Когда мы побеждаем — и умереть не жалко!…курганы оживали. Как спрут, шевелящий щупальцами в поисках жертвы, они ждали будущих героев. Как смертельный водоворот, они затягивали Марха. Король Аннуина больше не бродил по деревням. Не звал отважных на бой. Ему не было места в мире людей. Бесконечные галереи длинных курганов — вот его дом. Материнское чрево, в которое он ввергнут вторично — чтобы перестать быть человеком. Чтобы перестать быть живым. Чтобы лишать жизни других — сначала даруя иллюзию неуязвимости, а затем отнимая бытие вовсе.

* * *

Ночь. Лес. Костер. Двое. Один — смуглый черноволосый северянин. Тяжелый золотой торквес на шее: вождь. И не просто вождь. На юге таких именуют королями. При оружии. Второй выше ростом. Тяжелая грива спутанных темно-рыжих волос. Совершенно наг, если не считать изысканных синих узоров, покрывающих тело от висков до щиколоток. Это кажется роскошнее любого одеяния. Неяркий и жаркий костер. Горят обхватные бревна, но света почти нет. Где‑то в отдалении стоят воины первого из королей — скорее почетный эскорт, чем дозор. Здесь, в сердце Альбы, этим двоим защищаться не от кого. Марх сидит, почти закрыв глаза. Величие… короля? нет: бога. Бога, уставшего от дел смертных. Ирб напряжен и внимателен. Он готов говорить о чем угодно, о важном и неважном — лишь бы помочь другу вернуться в реальность. В мир людей. Ибо слишком далеко ушел сын Рианнон по галереям длинных курганов…

* * *

— Выпей. Это мед с травами. Ты такой любишь. Нет ответа. Лишь медленно поднимается рука, увитая змеями узоров, и принимает чашу, выдолбленную из корня дерева. Чаша для обрядов. С величием, достойным верховного жреца, Марх подносит чашу к губам. Медленно осушает — одним глотком. Медленно возвращает.«Вернись!! — кусает губы Ирб. — Если ты перестанешь быть человеком, то и человеческим королем Аннуина тебе тоже не быть!»Но внешне северянин спокоен.

— Разведчики донесли, что римляне называют твоих воинов — бессмертные. Они верят, что их невозможно убить, разве что отрубив им голову. В ответ — хрип, словно из недр преисподней: