Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Альфонсо Куарон преобразовал проанализированную последовательность без единой монтажной склейки. Зачем же он поставил перед собой эту явно нерешаемую задачу? Что бы режиссер ни думал, с психоаналитической точки зрения его художественное решение вполне разумно, поскольку таким образом фильм показывает: разнообразие отдельных происшествий перекрывается единой связностью. Непринужденность, вмешательство, катастрофа и вращение образуют, по сути, связную конфигурацию. Аналогичные непредсказуемые завихрения и повороты имеют место каждый день с той или иной степенью интенсивности, и они всегда следуют подобной модели. Это можно назвать инверсией: начальная ситуация, считающаяся самоочевидной, совершает внезапный поворот или непредсказуемо переворачивается, так что в конечном результате получается нечто противоположное тому, что обещало начало. Все человеческие начинания могут быть прерваны или разрушены воздействиями, которые не были приняты во внимание, – как внешними, не предвиденными заранее, так и бессознательными, тревожащими установленный порядок изнутри. В зависимости от того, насколько тотальными оказываются такие недоступные инверсии, с ними связано более или менее травмирующее качество. Из этого человеческая психика выводит большую часть своей склонности к неудаче: Я, как правило, идет впереди самого себя, инициируя больше [процессов], чем оно в конечном счете может контролировать. Фрейд (Freud, 1933) однажды сочувственно описал это как «бедное Я», таким образом указывая на то, что субъект задает себе задачи, далеко выходящие за рамки его способностей: «Бедное Я… жизнь нелегка! Если Я вынуждено признать свою слабость, в нем возникает страх»[102] (Ibid., p. 84). Люди совсем не любят видеть эти вытекающие из «бедности» инверсии как некое единство, в котором одно следует из другого. Они предпочитают цепляться за веру в то, что держат свои действия под тщательным контролем. В результате они склонны разделять аспекты, переживаемые как приятные, и неприятные последствия. Чувство эйфории – это одно, болезненная потеря власти или контроля – другое. Тем не менее люди не желают отнести к самим себе тот факт, что потеря контроля вытекает из потребности в этой эйфории. Поддерживая единое движение камеры длительностью в 14 минут и ведя зрителей от эйфории невесомости к беспомощному вращению, «Гравитация» противодействует этому разделению и с помощью кинематографических приемов показывает: все держится одной и той же связью. Подробнее об этом через один раздел статьи.

Выживая в пучине бедствий

В «Гравитации» рассказана невероятная история о том, как обломок разбитого спутника в одночасье уничтожает результаты человеческих усилий, направленных на то, чтобы исследовать и использовать Вселенную. В этой истории – пусть даже она практически не выходит за рамки современной технической мысли – больше научной фантастики, чем реальности. Именно благодаря этой художественной вольности зрителям в обостренной форме открывается мир таких переживаний, с которыми они едва знакомы в повседневной жизни. Собственный опыт подсказывает зрителям: ситуация, сложившаяся в космическом пространстве вследствие разрушения «Челленджера», МКС и спутниковой сети, моделирует, очевидно, недостаточно развитую психическую форму организации, которую можно прочувствовать непосредственно. Ориентиры для более развитых структур Я уходят здесь на второй план, освобождая путь простым и чрезвычайно драматичным основным модальностям. В обычных условиях жизни в Центральной Европе или Северной Америке зрители едва ли получат возможность осознанно прочувствовать смятение и спешку, настолько оформленные базовыми силами. Это приводит к одному и тому же простому вопросу: как выжить в условиях таких психических потрясений?

Темой последующих сцен «Гравитации» становятся некоторые способы выживания. И здесь снова обеспечивается психо-эстетическая согласованность фильма – причем вовсе не потому, что персонажи говорят о своем опыте, а посредством действий и движений людей и предметов, сливающихся в конфигурации, которые изображают психологическую борьбу за выживание в фигурально-метафорическом смысле. Борьба за выживание сама становится «главным героем», и тем самым на зрителя возлагается необычайно тяжелое бремя. Как отмечалось выше, на это указывает неизменно высокий уровень напряжения, ощутимый на протяжении всего действа. В «Гравитации» можно наблюдать настоящее изобилие метафор выживания, и детально описать их все просто невозможно. Я сосредоточусь на самых убедительных.